Пьер Буль - Загадочный святой. Просчет финансиста. Сердце и галактика

А парии, жившие вокруг вершины и сами себя считавшие проклятыми, лишены были даже этой мелкой радости и от этого страдали не меньше, чем от самой болезни. Хуже, ничтожнее их был только африканец, что обитал на самой макушке горы, но тот редко покидал свое логово. Если же абиссинец в кои-то веки отваживался спуститься чуть пониже, ему полагалось надевать глухой балахон и непрерывно греметь своим боталом. В эти минуты все население Больной Горы тряслось от страха.

Конечно, все эти правила нигде не фиксировались и никем не утверждались, но и среди подданных Короля Лепры неписанные законы блюлись строже писанных. Приор Томас д'Орфей знать их не хотел, но всякий раз, бывая в верхнем лепрозории, испытывал неловкость, оттого что ему, сколько бы он ни корил себя за малодушие, недоставало мужества приблизиться к чернокожему абиссинцу. К африканцу заходил лишь врач, приносил ему лекарства и хоть на несколько минут скрашивал одиночество несчастного. Во время этих кратких визитов Жану Майару удалось даже выучить несколько слов из диковинного языка абиссинца и понять, как ему казалось, что у себя на родине негр был кем-то вроде знахаря или колдуна.

Возвращаясь к себе после таких визитов, нелегких и для него, Майар замечал, что и в верхнем лепрозории, и в большом, и в малом все его сторонятся. Даже старый друг, приор Томас д'Орфей, встречал его без особой радости. Но врачу не пристало обижаться, и Жан Майар только улыбался в ответ. Он хорошо знал, в чем тут дело, и великодушно прощал приору его угрюмость, а прокаженным — их неприкрытую брезгливость.

В ожидании вечерней мессы приор и врач коротали время за кружкой вина. Своим происхождением вино обязано было небольшому винограднику, который возделывался тщанием брата Роза. Он же готовил из сладких ягод хмельной напиток, бережно пуская в дело каждую каплю драгоценного сока. И именно благодаря ему приятели могли весь год опустошать по вечерам кружечку-другую. Оба, надо сказать, очень дорожили этими скромными дружескими застольями.

Приору шел уже семьдесят пятый год. Как и многие его товарищи по несчастью, он долго сопротивлялся проказе, противопоставляя ее сокрушительному натиску простой и размеренный образ жизни, не допускающий никаких излишеств, неукоснительно отправлял требы и строго исполнял врачебные предписания Жана Майара. Возможно, именно поэтому проказа изуродовала только лицо священника, избавив от прочих своих проявлений: язв, гнойников, гангрены… Приор был благодарен за это Господу и судьбе и лишь молил Всевышнего о последней милости: позволить ему умереть с обликом, приличествующим христианину. По местным понятиям, он относился к касте львиноликих и давно уже с этим смирился. Однажды ему даже пришла в голову мысль, что львиный облик не так уж и безобразен. А когда приор подумал вдобавок, что мало кто из священнослужителей сохраняет к таким годам густую волнистую шевелюру, он почти греховно возгордился. А Жан Майар, имея в виду пышную гриву приора, порой называл его в шутку царем зверей.

Врач же, с его приплюснутым носом и чувственными, хоть и слишком большими губами, растянутыми вечной лукавой усмешкой, относился к касте сатироподобных. Сходство с сатиром усиливали его веселый нрав и простодушие. Иногда он с серьезным видом брался доказывать, что образ, придаваемый человеку лепрой, в некоторой мере соотносится с его характером, а в качестве примера приводил брата Роза, человека воистину верного и преданного, которого злая воля Короля Лепры сделала кинокефалом или, выражаясь здешним языком, собакомордым.

В юности Жан Майар очень много странствовал. Еще в годы ученичества он исколесил Францию и Италию, дотошно изучая философию с медициной и, конечно же, не чуждаясь обычных жизненных удовольствий. Он нимало не сожалел о своем блестящем прошлом, поскольку давно вменил себе в правило не бередить душу, не терзать ее воспоминаниями. В день, когда его впервые уязвила лепра — с тех пор прошло десять лет, а тогда ему как раз исполнилось сорок, — он не стал гневить небо тщетными проклятьями, а сразу же начал искать лепрозорий, расположенный в местах с хорошим климатом, и в этом больше походил на вельможу, собравшегося удалиться от дел, чем на жертву ужасного недуга. Природа Больной Горы сразу пришлась ему по душе, и он, долго не мешкая, перебрался сюда, к немалому удовольствию приора, который обрел в нем не только прекрасного врача, но и доброго друга. Он явился в лепрозорий сам, не дожидаясь, когда его принудят к этому другие. Девизом себе он взял слова: проказа убивает медленно , — и со временем развил этот утешительный тезис в своего рода философскую систему.