Жорж Бордонов - Атланты

— Ты подумал о том, что ждет этого несчастного? Если будет девочка, то она станет служанкой одного из этих дикарей! Мальчик — одним из охранников Орика или свинопасом… Нет, Гальдар. Раз уж все потеряно безвозвратно, то пусть мой род на мне и закончится. Уже недолго осталось. Меня убивает этот климат… И тогда ты освободишься и женишься на одной из этих рыжух и будешь плодить детей, сколько угодно.

— Дора! Я здесь лишь затем, чтобы защищать тебя.

— Потому что ты приспосабливаешься к этому существованию, к этой норе! Но вдохни этот запах земли, жнивья, запущенных животных! Мужчины и женщины паршивеют в этой грязи. А этот диалект! Через год и мы на нем заговорим, забыв прекрасный язык Посейдониса.

— Может, это к лучшему.

— Нет, это будет означать наше бесповоротное падение, а я не признаю этого. Лучше умереть!

Внезапно голос ее смягчился, зазвучал тише.

— Возможно, скоро я отдам тебе приказ. Обещай исполнить его во что бы то ни стало.

— Я догадываюсь, что это за приказ.

— Исполни его, я прошу тебя об этом, как о милости, в память о нашей любви.

— Поскольку она для тебя тоже уже ничего не значит?

— Поскольку ты последний, кто признает меня принцессой, прислушивается к моим словам и повинуется мне… Когда я прикажу вонзить мне нож вот сюда, одним ударом, во время сна, чтобы я не мучилась…

— Тебя признают и другие: Ош, охранники. Если б ты имела хоть каплю терпения и веры в судьбу!

— Тогда не удивляйся, если я сделаю это сама. Я знаю, куда нужно ударить: сюда, между ребер, под грудь, и я умру с ненавистью к тебе.

— У тебя не хватит ни сил, ни смелости это сделать.

— Так ты меня еще и презираешь? Считаешь слабой женщиной?

— Я видел, как кончали с собой каторжники, но они не выдерживали лишений, они уже испили до дна чашу страданий: нам же до этого далеко!

— Тебе — может быть! По сравнению с твоей скамьей гребца эта хижина просто дворец. Но в Атлантиде даже у самого бедного рыбака был свой каменный дом.

— Только не у моих людей из Верхних Земель! Они-то жили в пещерах. И, кроме солдат твоего отца, сборщиков налогов и работорговцев, к ним никто не приезжал. И они возблагодарили бы небо, окажись здесь.

Так шли месяцы. Дождь, снег, гололед, пустые споры, обманчивые примирения, недоброе молчание! Гальдар продолжал жарить мясо и рыбу, тайком ходил к колодцу, просил какую-нибудь сговорчивую соседку постирать белье, стараясь не потерять при этом своего лица. Но Орика трудно было провести. Он говорил:

— Ты не умеешь взяться за дело. Если ты хочешь вправить ей мозги, если только на самом деле хочешь, наломай ей разочек бока и увидишь, как быстро она вернется в свою бабью шкуру! Ты ее слишком много слушаешь: женщина всегда ошибается, запомни это, сынок!

Когда он смеялся, его кустистая борода топорщилась, как свиная щетина. Казалось, дыхание, вырывающееся из его клокочущей глотки, способно было сорвать с деревьев редкие, трепещущие зеленые листики. Гальдар скромно вторил ему. Ничто не выводило его из меланхолии, этого омута, в котором смешивались потерянные надежды, едкая горечь и тревога о завтрашнем дне. Он чувствовал презрительное к себе отношение, которое тщетно пытались скрыть его новые товарищи, и не только воины, но и земледельцы и скотоводы. Что же до черных охранников, то кто мог догадаться, о чем они думали? Только рядом с Ошем, верным другом, чувствовал он облегчение. Он никогда ему не жаловался, но тот догадывался, как мучил его эгоизм Доры, понимал, что их союз распадается, если он вообще когда-нибудь существовал. Однажды Гальдар спросил:

— Ош, как ты думаешь, что такое любовь?

— Это самое прекрасное и самое ужасное одновременно, это самый надежный способ стать и счастливым, и несчастным. Она, как море, приветлива и коварна, спасительна и губительна. Я знал людей, умерших от нее.

— Ты любил когда-нибудь?

— Я все еще влюблен. Взгляни на мою возлюбленную. (Он показал на серую воду.) Все остальное меня мало волнует. Один месяц стоянки на берегу, и я начинаю тосковать и в конце концов снова ухожу в море. Море! Я знаю, что однажды я стану его жертвой, но какое это имеет значение? Лучшей судьбы нечего и желать.

— Что ты имеешь в виду?

— Бывает любовь, способная исковеркать любую великую судьбу. Иногда герой перестает быть героем только потому, что, рискуя жизнью, рискует потерять и ласки любимой женщины.

— Ты намекаешь на меня?

— Не сердись, Гальдар. Ты другое дело. С тех пор, как мы вернулись в Посейдонис, ты уже исторг из себя любовный яд, эту сукровицу, которая чуть не отравила тебя.