Сергей Мосияш - Фельдмаршал Борис Шереметев

— Все там обретается Карлус?

— Там, там, в Бендерах. Шафиров пишет, уж никакого кредиту у него нет.

— Да, гостенек, нечего сказать, — покачал Иосиф головой. — И все держат.

— Думаю, теперь уж скоро выпроводят.

— Что уж он так цепляется за эти Бендеры?

— Ну как? Все ясно. Османов на нас натравить надо. Один раз удалось, може, еще удастся. А потом, с какими глазами ему теперь в Швецию-то явиться? Стыдоба. Пошел по шерсть, воротится стриженым.

— Да, пожалуй, вы правы, граф, королевскому величеству сей позор весьма, весьма не к лицу. Чем же он кончит?

— Да уж не добром, видно.

— Как здоровье графинюшки?

— Спасибо, святый отче, слава Богу.

— Когда ждешь прибавления, Борис Петрович?

Шереметев несколько смутился (в его ли годы «прибавлениями» заниматься), но отвечал все же:

— Да, по всему, в феврале должно бы.

— Ну и славно, ну и дай Бог, — перекрестился митрополит.

Осенил себя и фельдмаршал трижды.

— Я ведь что хотел спросить вас, святый отче.

— Спрашивай, сын мой, спрашивай.

— Мне край нужны каменные мастера, а тут вижу у вас преизрядные столбы в ограде. Есть, значит, в Киеве такие умельцы?

— Есть, Борис Петрович, есть.

— Как бы мне их заполучить?

— А зимой-то кака кладка, граф?

— Так ведь не зря молвится: готовь сани летом, телегу зимой. Как потеплеет, надо начинать, чтобы за лето управиться.

— А что строить-то?

— Крепость, отец святой. Крепость каля Киева по велению государя.

— Неужто опять рать грядет? Тихо вроде.

— Тихо-то тихо, да хан-то под боком. А ну набежит.

— Это верно. От крымчан уж лет триста покоя не знаем. Тут государь прав.

— Так найдутся мастера, святый отче?

— Найдутся, Борис Петрович, будет тебе Фомкина артель к теплу. Эти ребята все исправят как надо, была бы плата.

— Ну, плата само собой.

Домой воротился граф в хорошем настроении. Еще бы, одну заботу с плеч долой, каменные мастера будут. Дело за теплом.

За обедом затяжелевшая и подурневшая жена сказала:

— Борис Петрович, велите меня в Рославль отвезти.

— Зачем?

— Там тетка моя живет, хочу у нее рожать.

— Гм… — задумался Шереметев.

Он уж привык, следуя примеру светлейшего, возить за собой повсюду жену. И когда она однажды было запротестовала: «Я, мол, не солдат по гарнизонам разъезжать», именно на пример Дарьи Михайловны ей и указал муж:

— Аннушка, милая, ты жена военного, за ним и следовать обязана. Куда иголка, туда и нитка. Будь же умницей.

Маленько лукавил фельдмаршал, не хотел он молодую жену одну оставлять, избежания греха ради. Оставь ее, а ну сыщется какой-нибудь хлыщ-ротмистр, живо огуляет бабенку, тем более она всегда охоча до ласк. Возле себя надежнее.

Но ныне-то какие уж ласки, пузо выше носа.

— Ладно, — вздохнул граф. — Отправлю тебя с Гаврилой.

— С денщиком-то? — поморщилась жена.

— А что? Зато он предан мне аки пес, — сказал Борис Петрович, а в уме добавил: «И до баб давно уже не охотник».

— А Настю мою? — спросила жена.

— Бери и Настю и Марью, кого хошь, кто пригодится.

Фельдмаршал со свойственной ему дотошностью сам обследовал каптану {270} 270 Каптана — колымага, карета. , в которой предназначено было ехать графине, приказал слугам утеплить ее, обив изнутри пол кошмой {271} 271 Кошма — войлочный ковер из овечьей или верблюжьей шерсти. , а стенки и потолок бараньими шкурами мехом внутрь. Получилась очень теплая избушка на полозьях с плотно прикрывающейся дверью.

Бережения ради от лихих людей отправил с женой взвод драгун, наказав старшому проводить графиню до Рославля и тут же возвернуться. Гавриле было сказано: «Как родит, немедля ко мне с вестью».

Первого марта почерневший на весеннем солнце Гаврила ворвался в кабинет к фельдмаршалу:

— Борис Петрович, батюшка, с сыном тебя! — И отчего-то заплакал старый слуга.

— Ты чего? Ты чего? — допытывался фельдмаршал, хотя чувствовал, что и у него слезы подкатывают. — Случилось что?

— Не. Все ладом, батюшка, все ладом. С радостью тебя. Чижало рожала графиня, зато такого орла выдала, фунтов {272} 272 Фунт — единица массы в системе русских мер, 1 фунт равен 0,4095 кг. на девять, не менее.

— Когда родила?

— Двадцать шестого февраля, батюшка. Я сразу в седло, взял заводного коня и погнал к вашей милости.

— Молодец, молодец, Гавря. Пойдем выпьем на радостях.

Но судьба старшего сына угнетала фельдмаршала. От Михаила приходили отчаянные письма: «Посадили нас в тюрьму едикульскую, в ней одна башня и две избы в сажень, и тут мы заперты со всеми людьми нашими, всего 250 человек, и держат нас в такой крепости, что от вони и духу в несколько дней принуждены будем помереть».