Сергей Мосияш - Фельдмаршал Борис Шереметев

— На каких условиях? — заинтересовался Пипер.

— Он возвращает все завоеванное, но просит оставить за ним всю Неву с Петербургом и Нотебургом или, как он называет его, Шлиссельбургом.

— Но это же неплохие условия, ваше величество. Почему бы не принять их, это было бы для нас спасением.

— Нет, нет, граф, это явилось бы позором для нас. Заключить невыгодный мир с почти поверженным противником!

— Ваше величество, царь далеко не повержен. Напротив, он усиливается.

— Если б усиливался, мира б не просил. А я, разбив его армию, отберу не только всю Прибалтику, но заставлю оплатить мне все расходы по войне. Это не менее тридцати миллионов золотых талеров.

«Господи! — подумал в отчаянье Пипер. — Что за самоуверенность? Неужели он настолько ослеплен своей славой, что не видит надвигающейся катастрофы?»

— Ваше величество, я как первый министр обязан сказать вам, что условия, предлагаемые царем, очень выгодны для нас. Не надо отвергать его предложения…

— Нет, нет, Пипер, я уже все обдумал. Только драка. А в ней мы покажем себя.

— Я очень сожалею, ваше величество, — поклонился Пипер. — Позвольте мне удалиться?

— Но вы же не ответили на мой вопрос, Пипер, звать ли мне Лещинского?

— Зовите, — сухо ответил граф, подумав: «Дозовется ли?»

— Вот и все, Пипер. Ступайте. А письмо я напишу с Густавом.

Заслышав свое имя, камергер Адлерфельд оторвался от тетради, в которую аккуратно заносил деяния и разговоры своего кумира:

— Я к вашим услугам, ваше величество.

Карл не случайно для написания письма Лещинскому выбрал именно камергера, он знал, что текст письма уйдет не только в Польшу, но и останется в записях его летописца Адлерфельда как письменный памятник — грядущим поколениям в назидание и пример.

— Пиши, Густав, — кивнул король, когда увидел, что камергер обмакнул перо и замер над чистым листом бумаги. — «Дорогой друг, мы с нетерпением ждем вашего прихода, чтобы вместе разделить плоды победы. Я и вся моя армия — мы в очень хорошем состоянии. Враг был разбит, отброшен и обращен в бегство при всех столкновениях, которые у нас были с ним. Запорожская армия, следуя примеру генерала Мазепы, только что к нам присоединилась. Она подтвердила торжественной присягой, что не переменит своего решения, пока не спасет свою страну от царя…»

Король помедлил, наблюдая за пером камергера, быстро скользившим по бумаге, подумал: «Позвать еще раз? Но это может отпугнуть его. Хватит того, что я вначале позвал его «делить плоды победы». Надо написать, где я сейчас, и достаточно».

— Написал, Густав?

— Да, ваше величество, можете диктовать дальше.

— Пиши. «Положение дел привело к тому, что мы расположились на стоянке здесь, в окрестностях Полтавы, и я надеюсь, что последствия этого будут удачны». Все. Дай подпишу.

Король подписал письмо не читая. Адлерфельд с благоговением взял письмо и, приложив его к груди, сказал:

— Ваше величество, я написал в вашу честь оду. Может быть, ее стоило приложить к этому письму, чтоб о вас могла узнать вся Европа?

— Оду? — удивился Карл. — Ну что ж, прочти ее мне.

— Сейчас. — Камергер бросился к своей тетради, развернул ее на нужном месте, встал в торжественную позу, прокашлялся: — Эта ода, ваше величество, написана как бы от имени реки. Понимаете? Как бы украинская река Днепр славит вас и зовет к победе.

— Ну что ж, давай, — согласился Карл. — Я слушаю.

Адлерфельд начал читать, подвывая:

Закончив чтение, побледневший от волнения камергер опустил смущенно очи долу.

— А ты знаешь, Густав, по-моему, очень хорошо, — сказал наконец Карл. — Пошли эту оду вместе с письмом и посоветуй нашему другу отпечатать и распространить ее по Европе.

— Ваше величество, — молитвенно вздел руки камергер, — вы не представляете, как я счастлив, что вам понравилось мое сочинение.

— Понравилось, понравилось, Густав. Молодец.

От мысли, что его будет читать вся Европа, Адлерфельд действительно был счастлив без памяти. И не догадывался, что никогда не увидит ее напечатанной, что здесь, под Полтавой, скоро он будет убит и похоронен в общей яме.