Сергей Мосияш - Фельдмаршал Борис Шереметев

На улице уже начало смеркаться. На полдороге к штабу подбежал его адъютант полковник Хорд.

— Ваше величество, там прибыл гонец от гетмана с пакетом.

Карл пошел так быстро, что адъютанты едва не бежали за ним вприпрыжку. Войдя в свою горницу, он выхватил пакет у камергера.

— Зажгите больше свечей. Здесь темно.

Пока король разрывал пакет, вытаскивая письмо, было зажжено еще с десяток свечей.

Карл склонился к свечам, так что огонь едва не хватался за его золотистые длинные волосы, начал быстро читать.

Мазепа изъяснялся по-латыни, и хотя Карл был не очень силен в этом языке, он почти все понял из написанного. Прочитав, звонко шлепнул по бумаге ладонью, взглянул на адъютантов, сгоравших от любопытства.

— Все, господа. Царю можно петь заупокойную. Как только мы вступим в Россию, гетман Мазепа приведет под нашу руку двадцать пять тысяч преданных ему казаков.

Новость была столь радостной и ошеломляющей, что Хорд и Канифер схватили друг друга за руки и долго трясли и пожимали, искренне поздравляя и себя, и короля, и всю шведскую нацию с прекрасным началом похода.

— Но все же мы начнем с севера, — сказал Карл. — Канифер, заготовьте приказ генералу Любекеру атаковать Петербург с суши, а адмиралу Анкерштерну — с моря. Пусть царь растягивает армию. А уж мы ударим вслед за ними и пойдем прямо… — Карл вдруг умолк.

— На Москву, ваше величество. Да? — трепеща от восторга, подсказал Канифер.

— Штаб еще не решил, — усмехнулся Карл и, увидев недоуменное лицо адъютанта: «Какой еще штаб?» — постучал указательным пальцем себя по лбу: — Мой штаб, генерал. Королевский.

Граф Головкин не спеша спускался по осклизлой от сырости лестнице, ведшей вниз, в пыточную. Он старался не касаться стен, дабы не выпачкать новый кафтан рытого бархата.

Солдат, провожавший его, шел впереди со свечой и предупреждал:

— Здесь в ступеньке выбоина, ваше сиятельство. Осторожней.

Наконец ступеньки кончились, они свернули влево, прошли темным длинным коридором, и солдат, остановившись, открыл в стене скрипучую дверь.

— Сюда, ваше сиятельство. Порожек высокий, не споткнитесь за-ради Бога.

Головкин вошел в пыточную — темное прокопченное подземелье без единого окна и отдушины. Лишь на столе, стоявшем недалеко от входной двери, тихо мерцали огоньки трех свечей да в дальней от стола стороне розовели в очаге угли, на которых калили пытчики страшный свой инструмент. Где-то там, у очага, угадывалась серая фигура кнутобойца. Остальные не виделись графу, пропадали в сизоватой мгле, хотя он знал — пытчиков тут несколько.

Подьячий, сидевший за столом, увидев начальство, вскочил со стула. Головкин подошел к столу, на котором лежали листы опросного протокола, и, потянув к себе ближний, спросил:

— Ну что, Левкин? Как дела? Все еще упираются?

— Нет, ваше сиятельство, один уже спекся.

— Как «спекся»? Умер, что ли?

— Нет, что вы, ваше сиятельство, разве мы позволим до казни умереть человеку. А спекся, значит, отказался от доноса своего.

— Кто?

— Кочубей, ваше сиятельство.

— И что говорит? Зачем писал?

— Теперь говорит, бес попутал.

— Бес, — фыркнул Головкин. — А, часом, не король шведский?

— Нет, ваше сиятельство. О короле он ни слова. По злобе, говорит, решил оговорить гетмана, за дочку свою.

— Где он сейчас?

— Лежит в своей темнице, ваше сиятельство. Отдыхает. Я думаю, будет с него. Старый уж, дыбу совсем не выносит. Сразу в памороки впадает. А то так и до плахи не дотянет.

Головкин сел за стол, склонясь над опросными листами, хотел что-то прочесть, заворчал:

— Ну и свет у тебя, ослепнуть можно. Сними хоть нагар со свечей.

Подьячий схватил со стола щипцы, снял нагар, немного посветлело. Граф долго читал лист за листом, в тишине громко шуршала бумага. Потом поднял голову, взглянул на замершего у стола подьячего:

— А Искра что? Все еще упорствует?

— Упорствует, ваше сиятельство. Здоровый, бугай. Уж мы и кнутом его гладили, и железом жарили. Орет, но свое твердит: «Гетман изменник».

— Он где?

— Здесь. Вон у стены притулился.

Только теперь, да и то напрягши зрение, рассмотрел Головкин у боковой стены, ближе к очагу, что-то серое, похожее скорее на кучу тряпья. Это и был бывший полтавский полковник Искра.

— Скажите ему, пусть встанет.

— Он не может, ваше сиятельство. Только что пятьдесят ударов получил. Устал.

— Тогда подымите. Дыба у вас для чего?