Роман Антропов - Бирон

Лопухина нетерпеливо передернула плечами.

— А о чем еще думать одинокой женщине? — с вызовом сказала она.

— Так вы одиноки, — тихо начал Шастунов. — Вы одиноки, несмотря на мою любовь?

Лопухина молчала.

— Я никогда не решался приблизиться к вам, — продолжал Шастунов, и его голос звучал сдержанной страстью. — Вы были для меня как солнце. Я только издали ревниво любовался вашей красотой… Я бы так и прожил. Но вы сами…

Его голос прервался. Его бледное, прекрасное лицо, горящие глаза, нежный, страстный голос опять покорили Лопухину. Со свойственным ей непостоянством она уже забыла о Рейнгольде. И странное чувство двойственности овладело ее душой. Мгновениями ей казалось, что она видит Рейнгольда, слушает его голос. Лицо Шастунова делалось похожим на лицо Рейнгольда.

Она полузакрыла глаза.

— Зачем вы мучаете меня, — продолжал Шастунов, опускаясь на колени и беря ее руку. — Ведь я так люблю вас, мне так тяжело. Ведь я мог иметь право верить в вашу любовь. Все эти дни я тосковал и ревновал. Ужели этот Рейнгольд, ничтожный и пустой…

Легкий скрип пола заставил Шастунова обернуться. Но в комнате никого не было. На одно мгновение ему показалось, что тяжелая малиновая портьера колеблется. Но это было только мгновение. Он снова повернул свое страстно-молящее лицо к Лопухиной и опустил голову к ней на колени.

— Ведь я люблю, люблю тебя, — шептал он, опьяненный ее близостью, запахом ее духов, биением ее сердца.

— Оставь, оставь, — тихо останавливала его Лопухина.

За портьерой вновь послышалось движение. Но Шастунов не слышал. Он поднял голову и потянулся к Лопухиной воспаленными губами. Она наклонила к нему голову.

Портьера заколебалась сильнее. Рейнгольд понял наступившее молчание…

— Ты моя, ты моя, — твердил Шастунов.

Рейнгольд сделал резкое движение и, запутавшись в складках портьеры, пошатнулся и невольно ударил каблуком сапога в пол.

Лопухина вырвалась из объятий Шастунова. Шастунов тоже услышал стук. Портьера сильно колебалась.

— Нас подслушали, — произнес Шастунов и со стремительной решимостью, прежде чем Наталья Федоровна успела удержать его, бросился к портьере, резким движением откинул ее и увидел бледное, искаженное яростью, но вместе с тем смущенное лицо графа Рейнгольда… Это было так неожиданно, что Шастунов выпустил из рук портьеру, и она на миг снова закрыла Рейнгольда.

Лопухина слабо вскрикнула и закрыла лицо руками.

Рейнгольд отбросил рукой портьеру и вышел. Он был очень бледен. Сделав шаг вперед, положа руку на эфес шпаги, он остановился перед пораженным Шастуновым. Никто из них не взглянул на Лопухину, словно окаменевшую, с закрытым руками лицом.

Шастунов первый нашел в себе силу заговорить.

— Прошу извинения, граф, — с насмешливым поклоном произнес он, — что я так неосторожно помешал вашему занятию. Но я не знал, что это ваше ремесло, — с презрением добавил он.

— Я не желаю здесь говорить и объясняться с вами, — дрожащим голосом ответил Рейнгольд.

— Я полагаю, — высокомерно ответил Шастунов, — что нам вообще не о чем объясняться. Я не буду объясняться с лакеем, подслушивающим у дверей.

— Ни слова больше! — в бешенстве крикнул Рейнгольд, обнажая до половины шпагу.

— Рейнгольд! — отчаянно закричала Наталья Федоровна, бросаясь между противниками. — Князь!

Рейнгольд — это Левенвольде. Князь — это ему!

Презренье, отчаянье и злоба наполнили душу Арсения Кирилловича при этом крике Лопухиной. Тяжелым, презрительным взглядом посмотрел он в ее прекрасное, умоляющее лицо и медленно повернулся.

— Князь, — повторила она с мольбой.

— Оставьте меня, — слегка повернув голову, тихо ответил через плечо Шастунов. — Вместо богини я нашел куртизанку, вместо царицы — любовницу лакея…

Рейнгольд хотел броситься на князя, но Лопухина с неженской силой удержала его за руку.

Не поворачивая головы, Шастунов медленно вышел из комнаты.

— Рейнгольд! Рейнгольд! — с отчаянием воскликнула Лопухина.

— Не пора ли кончить эту комедию? — холодно произнес Рейнгольд. — Вы больше не будете любовницей лакея, но я советую вам не терять надежды снова сделаться княжеской любовницей.

Он грубо оттолкнул Лопухину и вышел вон.

Несколько мгновений Лопухина глядела ему вслед остановившимися глазами и вдруг, судорожно заломив над головой руки, со стоном упала на пушистый ковер своей красной гостиной…

Как человек, неожиданно пораженный тяжелым ударом, Шастунов в первые минуты не мог отдать себе ясного отчета, что случилось. Он словно отупел и одеревенел. Какой-то туман заволакивал его ум и душу, и в этом тумане странно мерцали черные глаза и бледнело искаженное яростью чье-то лицо.