Том Холт - Песенка для Нерона

Прекрасно, подумал я, я только что совершил убийство; что ж, а чего еще я ожидал? Кавалерист бросил нож и маму и теперь пытался вытащить меч, но яблоко эфеса застряло под перевязью. Бой со мной — это было последнее, что он мог ожидать, ведь в конце концов я всего лишь крысолицый маленький грек — и потому оказался не готов. Он сделал неправильный выбор: продолжил сражаться со своей сбруей, вместо того чтобы сделать ноги. Я неловко убил его и бросился дальше, не глядя, как он падает. С одной стороны, у меня была куча работы при недостатке времени. С другой стороны, конюшня горела, и я не собирался задерживаться в ней дольше, чем было необходимо.

Выбегая за ворота на свежий воздух, я услышал, как завизжала лошадь (еще одна предусмотренная потеря; не разбив яиц, не приготовишь омлет, как говорят в Риме). Я предполагал, что у меня будет по крайней мере четыре удара сердца, чтобы убить наместника, прежде чем гладиаторы, которых я так продуманно расставил вокруг здания, смогут меня остановить; при этом они вполне могут быть сбиты с толку огнем — я намеренно подпалил собственную конюшню, чтобы купить себе лишнее мгновение.

Но на месте его не оказалось — я имею в виду наместника. Он или услышал крик гладиатора, или учуял дым, или я допустил ошибку в своих мысленных чертежах; а может, он был просто неуклюжий. Так или иначе, наместника не было там, где я ожидал его найти, там была только Бландиния с глазами, как тарелки для фруктов. Я было подумал убить и ее, но решил не тратить время (подсчитав потенциальные выгоды и потери и приняв взвешенное деловое решение) и оставил ее стоять там, поскакав дальше в поисках наместника.

Я едва не упустил его. Он был достаточно умен, чтобы спрятаться в глубокой тени за углом амбара. Но потом сам же все и испортил: лезвие его меча тихо свистнуло по внутренней поверхности ножен, а уж этот звук я научился распознавать много лет назад. Я развернулся кругом и обрушил мотыгу в темноту, попал во что-то достаточно твердое, чтобы удар болезненно отдался у меня в локтях, но все же помягче стены; зубья застряли и я принялся бешено раскачивать мотыгу, чтобы освободить ее. На мой немой вопрос, жив он или мертв, наместник ответил сам, вывалившись на меня из тьмы и сбив с ног. Когда я из-под него выбрался, то уже наверняка знал, что он отчалил.

И это, собственно, был конец моего плана; я не ожидал, что сумею зайти так далеко, если по правде, и не думал, что делать дальше. Я предполагал, что буду мертв задолго до этого момента, и последней моей мыслью будет что-то вроде: да, а поначалу все это казалось хорошей идеей. Но тем не менее я был все еще жив и в игре, а ум мой тем часом сделался совершенно пуст.

Твою мать, подумал я; что теперь-то?

Что ж, трое мертвы; пять минус три получается два (и мне удалось провести эти расчеты без помощи пальцев). Я как раз закончил вычисления, когда заметил двух оставшихся гладиаторов, замечательно подсвеченных горящей конюшней. Они меня, конечно, не видели, потому что я был в тени. Меня осенило.

— Сюда, — заорал я на латыни.

Они повернули головы, как натасканные псы при звуке свистка, и направились ко мне, держа руки у пояса.

— Что за хрень творится? — закричал я, снова на латыни, прикидывая дистанцию в темноте. — Только не говорите мне, что вы позволили ему сбежать.

— Кажется, мы слышали… — начал первый, и тут я убедился, что моя оценка сгодилась бы для казенного подряда, как говорят в доках. Его приятель должен был создать мне проблему, потому что я выдал ему все свои преимущества — внезапности, темноты, тени, положения — и теперь оказался лицом к лицу с непреложным фактом, что бой будет честным. Что ж, до сих пор все получалось куда лучше, чем я надеялся — неплохо для сельского паренька. Я замахнулся на него мотыгой и он отпрыгнул назад, гибкий, как кошка. Затем, совершенно неожиданно, он закачался, потерял равновесие и тяжело приземлился на задницу, оказавшись просто в идеальном положение, чтобы я мог всадить ему в темя оба зуба. Как выяснилось, он поскользнулся на коровьей лепехе, представьте себе.

Тонкий голосок произнес где-то на задворках моего сознания: все кончено — но я не мог в это поверить.

Это не может кончиться; я не мог это сделать, не мог победить. Я стоял там, задыхаясь, как пес, и пытаясь свести воедино все концы, и мог думать только о дурацкой старой истории об Одиссее, в одни руки в замочившем всех своих врагов, вернувшись домой. Какое это имело отношение к происходящему, я понятия не имею; но сами знаете, как бывает, когда переволнуешься — ум полон самой невероятной чепухи.