Том Холт - Песенка для Нерона

В общем, я подошел к двери и постучался. Тишина. Может быть, она вышла, а может, упилась вдрабадан и дрыхнет лицом вниз на полу, как бывало, а может, умерла на той неделе, а никто и не заметил. Я снова постучал, втайне надеясь, что дверь останется закрытой. Чтобы я мог сказать Фуриям: я сделал все, что мог — но чтобы при этом мне не пришлось ее видеть.

И вот я стою на дороге, как паренек под окном у возлюбленной, и тут кто-то останавливается рядом, как вкопанный, круто поворачивается и таращится на меня: старикан в широкополой кожаной шляпе, похожий из-за нее на гигантскую поганку.

— Гален? — сказал он. — Это ты?

У меня хорошая память на голоса.

— Привет, Мисандрон, — ответил я.

— Гален? — я знал его всю свою жизнь, хотя и шапочно, он не был нашим родственником или близким знакомым.

Однажды, когда мне было примерно тринадцать, он поймал меня на краже смокв с его дерева и гнал почти до Фив, пока не въехал ногой в рытвину и не вывихнул лодыжку.

— Провалиться мне на этом месте, — сказал он. — Вот уж не думал увидеть тебя снова.

Он подошел поближе. Когда я разглядел его лицо под мятой шляпой, я был потрясен. С последней нашей встречи он превратился в старика — глаза провалились, щеки запали, а кожи на лице, казалось, стало слишком много.

— Ну, а я вот он, — сказал я. — Что, как ты поживаешь?

Он уставился на меня.

— Чего? О, неплохо, неплохо. Так-то моя жена умерла лет десять тому, сын, Полихрам — да ты помнишь его, вы как-то передрались из-а какой-то девушки…

Я ухмыльнулся.

— Если это можно назвать дракой, — сказал я. — Это было скорее избиение. Тем не менее, мне она не досталась.

Он пожал плечами.

— Ну, неважно, — сказал он. — Полихрам тоже умер, почти точно два года назад. Другой мой мальчик, Поликит, ушел в начале этого года — упал с дерева, можешь себе представить? Шею сломал.

— Мне жаль это слышать, — сказал я.

— Да, что ж. Я лишился большей части стада четыре года назад в сезон подрезки; решили — парша, хотя я не уверен насчет этого. Потом на моих террасах случился оползень, похоронил под собой два акра моего лучшего винограда. Вода в колодце испортилась восемнадцать месяцев назад; я выкопал новый, но вода в него едва сочилась, и в сухой сезон он пересох. Длинный амбар сгорел в позапрошлом году, вместе со всем семенным зерном, так что пришлось занимать; не думаю, что успею вернуть этот долг до смерти. А потом мой старший внук — Харет — сбежал, чтобы записаться в легион, так что остались только мы с Эвтихидом, хотя он еще совсем пацан, да к тому же весной лишился глаза — заражение, пришлось звать цирюльника из города, чтобы его вырезать. А у тебя как дела?

— У меня? О, я не жалуюсь, — сказал я. — А скажи, кому принадлежит сейчас наша земля? Я имею в виду ферму.

Он нахмурился.

— Какому-то клятому солдату, — сказал он. — Он ее не обрабатывает — сидит дома и напивается в соплю, а потом бегает по двору и лупит по деревьям мечом. Если бы твой дед это увидел, его сердце было бы разбито, мир его душе.

— А, — сказал я. — Так, значит, он может продать ее?

Мисандрон заморгал.

— Может, и так, — сказал он таким тоном, как будто сама идея продажи и покупки земли слегка его шокировала. — Не сказать, чтобы я много с ним говорил, он же постоянно пьян. Не думаю я, что он подходит для земледелия. Наверное, ты можешь сам у него спросить.

— Спасибо, — сказал я. — Я, наверное, так и сделаю. Что ж, не буду тебя задерживать, — сказал я с надеждой.

— О, я не тороплюсь, — ответил он. — Пошел вот посмотреть на бобы, но не думаю, что увижу что-нибудь хорошее. Не стоило и трудиться, сажая их. Почва слишком истощена, ничего на том клочке не растет. Наверное, перепахаю я эти бобы, да и дело с концом. Ну, не знаю, надолго ли ты к нам, но добро пожаловать назад. Я вроде слышал, что вы с братом уехали и записались в легион или чего-то такое?

— Верно, — сказал я. — Недавно демобилизовался, и теперь я дома.

Он задумчиво поскреб ухо.

— Дома лучше всего, так вроде говорят, — сказал он. — Коли так, увидимся еще.

Я не был уверен, прощание это или угроза, но вежливо ответил:

— Увидимся, береги себя.

Он пожал плечами и пошел прочь, увлекая за собой свое личное черное облако. По крайней мере я теперь знал, что со мной, по мнению соседей, произошло. Фила считала, что я ушел в солдаты. Это меня устраивало.

За все время нашего со старым Мизантропом разговора дом не подавал никаких признаков жизни, и я уже собирался уходить, когда увидел, что по дороге кто-то приближается. На сей раз это была махонькая старушонка, согнувшаяся почти вдвое над своей клюкой. Мне и в голову не пришло, что это может быть моя собственная мать, пока она не прошуршала мимо меня к дому. Ну конечно же, это не она.