Она не стала вдаваться в подробности — несмотря на что? — а я не уточнял. На самом деле я был совершенно потрясен: она организовала убийство этого человека, ее хозяина, просто потому, что он мог создать для нее неудобства. Его и всех его домашних. Ну, подобные дела в порядке вещей среди богов, царей и императоров, но для девушки, которая вам в дочери годится? В прекрасном мире мы живем, а?
— Значит, Луций Домиций — у Стримона, — сказал я.
Она кивнула.
— Если только он не ухитрился опять его потерять, — сказала она мрачно. — А еще надо подумать о Сцифаксе. Проблема в том, что в Стримоне столько же тонкости, сколько ее в слоне. Взять хотя бы тот случай, когда он попытался ворваться на постоялый двор и захватить вас. Сцифакс легко обыграл его тогда, но в команде Стримона есть я, а я умнее Сцифакса.
— Значит, вот так, да? Ты работаешь на Стримона?
Она вздернула голову.
— Нет, — сказала она. — Я работаю на себя, дурачок. Я всего лишь использую Стримона для переноски тяжестей, если ты понимаешь, о чем я. И держу Сцифакса в резерве, на случай, если он понадобится. Не так плохо для кухонной девчонки. Разумеется, — добавила она, покачав головой, — все еще может пойти не так и тогда меня с отставшим от костей лицом выловят длинным багром из Тибра. Но тут ничего не поделаешь. Реку не перейти, не замочив ног, как говорится.
Тон, которым она сказала это — беспечный, типа, «гори оно все огнем» — навел меня на подозрения, что в глубине души она перепугана до потери пульса, почти так же, как я. Ну что ж, и поделом ей. Возможно, конечно, я себя обманывал. Мы, греки, вообще к этому склонны, особенно когда рядом не оказывается никого, кого можно надуть. Кроме того, мы много разговариваем сами с собой, хотя вы и сами это заметили, наверное.
— Ладно, — сказал я. — Раз уж мы так мило и цивилизованно болтаем, может, ты мне скажешь, что будет с Луцием Домицием? И, — добавил я, вспомнив кое-что жизненно важное, — со мной. Можно ли считать нас мертвецами или есть какая-то вероятность, что мы выберемся их этого живыми?
Она обдумала вопрос с таким мрачным видом, что я едва не сходил под себя от страху.
— Думаю, твой друг недолго проведет в этом мире, — сказала она наконец, — а вот насчет тебя не уверена. Может, вывернешься, может, нет. Не хочу пробуждать ложные надежды, но пока рано говорить об этом.
— Ох, — сказал я. — Есть какие-нибудь соображения, когда ты будешь знать точно?
— Много от чего зависит, — сказала она, наморщив носик. — Впереди еще долгий путь. Если бы решала я, то, вероятно, отпустила бы тебя. Не знаю, почему — может, потому что ты столь жалок — и я говорю это не для того, чтобы тебя оскорбить, но давай смотреть правде в глаза: ты жалок. К несчастью, я мало что могу поделать.
Как это мило с твоей стороны, подумал я. Так, а если вскочить, схватить за горло и ткнуть под челюсть вон тем маленьким ножиком с костяной ручкой, который свисает у тебя с пояса? Облегчит ли это мое освобождение из этого дома, или же наоборот, мне никогда не добраться до улицы живым? Момент как раз из тех, когда хочется покритиковать богов. В подобных случаях они должны говорить нам прямо, что делать. Послушать старые поэмы — хоть «Гнев Ахилла», хоть «Многоопытный муж» — так боги, если что, не брезговали нашептать человеку на ушко полезный совет. Ну и где они, когда я так в них нуждаюсь? Вот именно. Хотите знать мое мнение, так боги — просто еще одна банда богатых ублюдков, которые живут вечно и умеют показывать фокусы. В жопу их всех, вот что я вам скажу.
— Ну, — сказал я, — ценю твое отношение, спасибо. И еще один вопрос. Какого хрена тебе, Стримону и Сцифаксу надо от меня и Луция Домиция? Особенно при том, что они не знают, кто он такой.
— А, — она усмехнулась. — А я-то считала тебя проницательным мужчиной. Не обращай внимания. Если подумать, «проницательный мужчина» — всего лишь фигура речи из набора софиста, так же как «горячий снег» или «холодный огонь». Ты правда не понимаешь, что ли?
— Я? Не, я ж просто тупой крестьянин. Придется тебе рассказать. Иначе, — добавил я, — если я не буду знать, чего ты хочешь, как я смогу тебе помочь?
Она посмотрела на меня, как на морского окуня, которого она подумывает купить.
— Я верю тебе, когда ты говоришь, что не знаешь, — сказала она. — И кстати, мне это ничего не стоит. Тебе что-нибудь говорит имя Дидоны, царицы Карфагена?
Проклятье, подумал я, так вот из-за чего весь кавардак. Это, оказывается, все лишь дурацкая охота за сокровищами. Целое состояние в золоте вроде как полеживает себе в пещере где-то на побережье Африки — хорошо, что Луций Домиций нашел нужным упомянуть о нем, а то сидел бы я сейчас дурак-дураком.
Читать дальше