Жорж Бордонов - Вильгельм Завоеватель

Сир Вильгельм соскочил с коня и отвел гонца в сторону, мы с Гераром последовали за ними. Взглянув на побелевшее от гнева лицо сира Вильгельма, — нам с Гераром не раз доводилось видеть его таким и прежде — старшина прямо-таки задрожал от волнения. Герар сильно ущипнул меня, предупреждая, чтобы я не смел более приближаться к ним ни на шаг. Сам же он стоял чуть поодаль и, весь обратись в слух, обрывал ягоды с росшего рядом падуба [37] Падуб, или остролист, — небольшое дерево с колючими вечнозелеными листьями и темно-красными ягодами. .

— Сеньор, — снова заговорил старшина, — мы знали — королевство было завещано вам, и герцог Гарольд, казалось, с этим смирился. Однако, когда король Эдуард прощался с жизнью на смертном одре и святые отцы без устали читали над ним молитвы, а добрая королева Эдит проливала горькие слезы, Гарольд опять взялся за старое и принялся увещевать Эдуарда, дабы тот изменил свое завещание. Эдуард, чувствуя близкий конец, призвал в свидетели всех, кто был рядом:

«Сеньоры, как вам известно, после смерти я передаю королевство мое герцогу Нормандскому! — Взглянув на Гарольда, он вздохнул и проговорил: — И кое-кто из вас даже поклялся, что так тому и быть!» Сир Вильгельм, это правда, что Гарольд дал клятву?

— Да. Продолжай.

— А Гарольд ему и говорит: «Каково бы ни было ваше решение, позвольте мне быть полновластным королем, дабы земля ваша стала моею. Ведь вы вправе сделать это! Господь свидетель — ничего лучшего для меня и быть не может!»

— Ну, и что же король Эдуард?

— Он уже совсем дышал на ладан. Королева уже пролила первые вдовьи слезы. А святые отцы…

— Ну же!

— И вот, чуть дыша, король и отвечает: «Гарольд, ты получишь королевство, но на свою погибель — я это знаю. А еще я знаю — герцог со своими баронами сумеет собрать сильное войско, и тогда, попомни мое слово, никто не спасет тебя, кроме Господа». Гарольд возразил ему, никого, мол, он не боится — ни нормандцев, ни прочих супостатов.

— Неужели?

— Истинно так, сеньор Вильгельм.

— Стало быть, Эдуард отступился?

— Он сделал это не по своей воле, а по принуждению.

— Однако все же сделал?

— Глаза его были безжизненны, как у затравленного оленя, когда тот опускает голову и отдает себя на растерзание охотничьим псам. По правде говоря, разум его уже совсем ослабел и ему, я думаю, в тот миг было просто-напросто безразлично, кому достанется корона, Гарольду или кому другому, — это должны были решать его приближенные.

— Или кому другому?.. Таковы были его последние слова?

— Да, ибо засим он отбыл в мир иной и мы вскоре его похоронили. Мастеровой как раз прилаживал петуха к шпилю Вестминстерского собора, когда мы в сопровождении святых отцов, факельщиков и всех придворных несли Эдуарда в приготовленный для него склеп. Он так и не увидел величественного храма — детища всей своей жизни в законченном виде.

— И на следующий же день Гарольд получил корону?

— По единодушному согласию собравшихся сеньоров. И архиепископ Стигант благословил его.

Наш обратный путь был ужасен: мы мчались, не разбирая дороги, и бока наших коней, истерзанные шпорами, покрылись кровавой пеной. За всю дорогу герцог не проронил ни слова. Лицо его было бледнее савана, а черты заострились — поглядев на него, любой самый отчаянный смельчак похолодел бы от ужаса. Вильгельм, всегда являвший собою образец учтивости, даже забыл поблагодарить старшину за его усердие. Он летел словно стрела, не обращая внимания на удары ветра и снега, бивших прямо в лицо, и мы едва за ним поспевали. Через Сиену мы переправились в ладье. Лодочникам Вильгельм также не сказал ни слова. Он стоял на носу ладьи и, яростно сжимая поводья испанского скакуна, мрачно взирал на берега реки, несшей в бескрайнюю даль свои стальные воды.

Войдя во дворец, он не поприветствовал ни стражу, ни находившихся там сеньоров, ни дам — никого, кто попадался ему на пути. Пройдя к себе, он упал на скамью и закрыл лицо плащом.

— В точности как великий Цезарь, когда был оскорблен, — проговорил Герар. — Помнишь, про него нам рассказывал мэтр Ансельм? В знак скорби великие императоры древности всегда закрывали лица плащами.

Мы оба застыли, словно стражи, у дверей, готовые к тому, что нас вот-вот в любой момент прогонят прочь. Но герцог на нас и не взглянул, просто не заметил. Ему ни до чего не было дела. Мы услышали, как он зарычал, подобно кабану, угодившему в ловушку и силящемуся вырваться из нее. Но вот появился сир де Бретэй, наш сенешал Фиц-Осберн. Приблизившись к герцогу, он мягко сказал ему: