Вячеслав Софронов - Путь диких гусей

Едигир стремительно повернул голову, ожидая увидеть возвращающихся охранников, но… по поляне меж спящих спокойно пробирался здоровенный медведь. Фыркали пасущиеся на лугу лошади, почуявшие запах зверя, спеша убраться подальше, а медведь как ни в чем не бывало шел меж лежащих на земле людей.

Едигиру стало не по себе. Суеверный страх охватил его, и он упал на землю, чтоб ничем не выдать себя, раствориться в утренних сумерках, слиться с землей.

— То священный медведь… — прошептал он. — Наш далекий предок, отец всех людей. Он всегда приходит, когда плохо народу его. Но он и меня должен покарать! Ведь сколько его собратьев убито мной…

Так он и лежал, закрыв глаза и прижавшись всем телом к земле, пока животное, тяжело дыша, не остановилось над ним. Едигир почувствовал, как волосы зашевелились на голове, и открыл рот, чтоб крикнуть, когда чей-то голос произнес шепотом:

— Живой? Едва нашел тебя…

Едигир открыл глаза и увидел оскаленную медвежью пасть, но под ней различил человеческое лицо. И голос был до боли знаком и узнаваем.

— Hyp! Рябой! — вскричал он, но тяжелая ладонь прикрыла ему рот.

Затем сверкнул кривой кинжал и освободились руки, ноги. Он поднес отекшие руки к лицу, еще не веря в освобождение.

— Надо уходить, — прошептал Рябой Hyp скоро проснутся. Можешь идти?

Едигир попробовал вскочить на ноги, но они, затекшие от ремней, не держали.

— Ладно, подождем чуть. Со мной двое нукеров, ждут вон у тех двух берез на опушке Кони с нами. Доберешься сам? А я тем временем коней пугну, чтоб в погоню не увязались. — И он сунул хану свой кинжал.

— Иди, — согласился тот, — мне тоже наведаться надо кое-куда; не люблю быть должником.

— Понял, встретимся у тех берез, — и вновь по лагерю, смешно переваливаясь, двинулся медведь, направляясь к пасущимся на лугу лошадям.

Едигир мял икры ног, молотил их кулаками, торопя загустевшую кровь вернуть жизнь всему телу, заставить его слушаться. Наконец встал и, неуверенно ступая, крадучись, пошел к стоящему посреди лагеря ханскому шатру.

— Сейчас, сейчас я с тобой попрощаюсь или не быть мне мужчиной, — шептал он в такт шагам, — еще никто не уходил от меня, не заплатив за унижение или я не сын своего отца?!

Зайдя с обратной стороны шатра, он легко разрезал туго натянутую упругую ткань и шагнул в полутьму, вытянув вперед руку с кинжалом. Но шатер был пуст.

Едигир и не знал, что у Кучума была многолетняя привычка ночевать среди простых воинов, каждый раз меняя место ночлега. А шатер оставался пустым…

Едигир, не помня себя от бешенства, вспорол несколько попавшихся под руку подушек, перевернул кувшин с вином, растоптал пиалы с ненавистным ему узором и собрался уходить. Но тут в глаза ему бросился узкий чехольчик из голубой замши, висевший на центральном столбе. Он снял его, готовый разрезать на части, но перед этим все же развязал тонкие белые шнурки и обнаружил внутри тонкий свиток пергамента, покрытый черными значками арабской вязи. Не раздумывая, сунул чехольчик за пазуху и, крадучись, вышел из шатра.

— Хорошо, — проговорил он, оглядываясь, — мы с тобой все одно встретимся.

У двух берез нашел затаившихся в лесу нукеров, держащих на поводу коней, и только тут тяжело перевел дух, кинув взгляд на просветлевший небесный свод. Лишь Медная Стрела бога войны мигала возле самой земли, выбирая себе очередную жертву.

Со стороны луга послышался глухой медвежий рев и громкий топот сотен коней сотряс почву. Единой лавиной, тесня друг друга, промчались кони мимо них, а вскоре подбежал запыхавшийся Рябой Hyp.

Четверо всадников, горяча коней, скакали вслед за табуном, пропадая в белесом тумане. А в спину им была нацелена Медная Стрела бога войны.

…Шел месяц Шабан года Еланелы — года Змеи, вползающий в Сибирь тихо и неспешно.

Новый день начался для Кучума из рук вон плохо…

Сперва донесли о бегстве пленного. Затем, войдя в шатер, он обнаружил там изрезанные подушки и похищенную шежере, его родословную, восходящую наследственными ветвями к самому Чингиз-хану. Разъяренный, он вышел из шатра и недобрым взглядом обвел весь лагерь.

— Собачьи дети с мозгами ишака! — взвизгнул он и принялся хлестать плеткой по лицам и спинам стоящих у шатра двух стражей.

В это время притащили Ишкельды и Томасы, что упустили ночью Едигира. Они упали перед ханом на колени, вытянув руки, и умоляли пощадить их.

— Милостивый хан, — жалобно лепетал один, — он оборотень. Точно я говорю — оборотень! У нас на глазах обернулся совой и улетел в небо.