Вячеслав Софронов - Хан с лицом странника

У Кучума на миг перехватило дыхание. То, что он увидел, превосходило все его ожидания: на носилках сидела, подобрав под себя ноги и скромно потупив взор, прекрасная светловолосая девушка. Ее волосы цвета спелой ржи, заплетенные в тугую косу, притягивали к себе взгляд любого, а чистое белое лицо с нежным румянцем и легкими, едва заметными веснушками на щеках и на переносье, делали ее еще прекрасней.

Кучум не удержался и сделал несколько шагов к девушке, протянув огрубевшую руку к щеке. Невольница чуть вздрогнула и смущенно подняла глаза. Они еще больше поразили хана. В них была не просто синь безоблачного неба в жаркий полдень и влага незамутненных озер, в них жила неземная тоска и боль. Глаза, как опасный омут на стремнине, звали и тянули к себе.

Рука Кучума застыла на полпути, так и не коснувшись девичьей щеки. А девушка что-то прошептала и, легко подняв правую руку, как бы перечеркнула себя ото лба к груди, а потом от правого плеча к левому, и губы ее беззвучно затрепетали, зашептали незнакомые слова.

— Кто она?

— Она русская, — ответил Темир-ходжа.

— Русская? — невольно переспросил Кучум. Он вспомнил бородатых русских купцов, приходивших с караванами на Бухарские базары, крупных и широких в плечах. Но девушка была столь легка и призрачна, что казалось, налетит порыв ветра и унесет ее, подобно золотистому листу, сорванному с березы, и совсем не походила на них.

Темир-ходжа, пристально наблюдавший за Кучумом, заметил, сколь сильное впечатление произвела на него русская пленница, и остался весьма тем доволен. Подарок, доставленный им, был с секретом: при ханском дворе остался родной брат девушки. Их купили вместе. И теперь жизнь юноши зависела от его сестры. На нее же Темир-ходжа возложил нелегкую задачу: она должна стать глазами и ушами его, и через купцов передавать все, что происходит в далекой сибирской земле.

— Как зовут девушку? — спросил Кучум, чтобы прервать затянувшееся молчание.

— Теперь ты ее господин, тебе и имя давать. Хочешь, назови Ульмасак — неумирающей, а хочешь, Сюльчамал — драгоценной вдвойне, а можешь и Гюльнисой — цветком…

— Как ее звали раньше?

Посол чуть помялся и, огладив левой рукой белую бороду, ответил;

— Аллах ее знает… Я и не спросил. Да какая разница?

— Ясно, — Кучум усмехнулся и, кивнув, направился к шатру, но запнулся обо что-то и чуть не упал, ругнулся, — тьфу, на твою паршивую голову!

Окружающие беззлобно засмеялись над неловкостью хана. Второпях он наступил на сидевшего позади него коротышку-брадобрея и тот заверещал, что есть силы:

— Такой большой на меня наступил! Раздавил! Ой, больно! Ой, как больно! — и он покатился по земле, громко вопя.

Кучум невольно растерялся, но затем понял, что коротышка разыгрывает его.

— Эй, успокойся, а то всех зверей в лесу распугаешь, — крикнул Кучум, засмеявшись. — Дайте ему сладостей, пусть замолчит.

Услышав про сладости, коротышка сел на землю, оглядел всех насмешливым взглядом и зашепелявил, смешно коверкая слова:

— Какай хитрый Халик! Ой, какай я хитрый! За один пинок уже дают сладости! Какой у меня умный голова! А зад еще умнее. Хочешь проверить? Пни меня по нему, пни! — И коротышка смешно встав на четвереньки, подставил ему свой зад, закинув на спину полы халата.

Кучум, оказавшийся в неловком положении, глянул на смеющихся послов, на своих воинов, потом на прищуренные глаза Карачи-бека, усмехнулся и слегка пнул коротышку ногой под зад.

Раздался громкий крик и тот, перевернувшись через голову, покатился по земле, кувыркаясь и дрыгая ногами в воздухе. Затем он вскочил, надув щеки и тараща глаза, выпятив свой животик, двинулся на Кучума.

— Что сделал со мной? А! Что сделал?! Так сильно ударил, что задница в живот ушла! Как жить теперь буду?! Дай вина, а то умру! — кричал он.

Кучум дохохотал до слез, махнул рукой, чтобы принесли вина.

— А теперь, прошу отведать наше скромное угощение и принять от нас подарки для достопочтенного Абдуллы-хана.

Все расселись на разостланные меж шатрами толстые попоны к расставленным блюдам с угощениями. Нукеры из сотен сибирского хана обосновались чуть в стороне, и туда же подсели прибывшие воины из посольства. Послы сели напротив Кучума, с левой стороны он посадил Карачу-бека, с правой — племянника Мухамед-Кула. Живя после гибели отца в Кашлыке, юноша заметно подрос, над верхней губой уже пробились едва заметные черные волоски, свидетельствующие о том, что через год, другой он станет мужчиной, воином. Он впервые присутствовал на столь важном собрании как прием послов, и легкий румянец время от времени окрашивал его смуглые щеки, да длинные ресницы чаще обычного вспархивали вверх.