Вячеслав Софронов - Хан с лицом странника

Приехал он к моему отцу, плачет, спрашивает как быть. Отец мой мудрый человек был, отвечает: "На все воля Аллаха. Не печалься Туруза-бек, покарает он зятьев твоих. И точно. Пришла зима лютая, птица на лету замерзала, волков в степи было больше, чем овец. Какие овцы не померзли, тех волки загрызли. А следом налетели соседи, зятьев поубивали, пограбили. Все пятеро дочерей вновь к отцу вернулись…

Кучум внимательно слушал, не перебивая и не совсем понимая к чему ведет свой рассказ хан Ангиш.

— И чем же все закончилось? — спросил он, видя, что тот остановился.

— Как чем? Умер глубоким стариком Туруза-бек и ничего после себя не оставил, а пастбища его внукам перешли. Так что земное богатство — как снег весной — чуть солнце пригрело, он и растаял.

— То мне известно. Но у меня уже есть сын и, даст Аллах, еще будут, а потому не о себе думаю, а как им жить.

— Это ты верно говоришь, — согласно кивнул головой хан Ангиш, — мудрый человек всегда должен о детях думать. Но только кажется мне, что все переменится на этой земле. Был мне сон, будто пришел из-за гор большой и сильный зверь весь в белой шерсти, свисающей до самой земли. Начал он выворачивать с корнем деревья, воду в реках мутить, других зверей убивать. Вышел к нему из леса другой зверь, такой же большой и сильный, только с черной шерстью. Схватились они, драться начали. Задрожала земля, леса повалились, реки вспять потекли. Долго они дрались и ни один другого одолеть не могут. Да белый зверь хитрее оказался: схватил черного за морду и долго держал, пока тот не задохнулся. Разорвал он его тело на части и разбросал по всей земле, чтоб знали, кто здесь хозяин. И все птицы и звери стали послушны ему, и стал он править на нашей земле. Вот такой сон видел я недавно… Кучум слушал в пол-уха, пытаясь справиться с одолевавшей его дремотой. Он не верил снам и предсказаниям только из уважения к тестю не прерывал его рассказ. Но тот видно и сам догадался, что зятю скучны его речи.

— Стар становлюсь, коль много говорю. Но послушай меня, я помню, как ты приезжал сватать мою дочь и мечтал о войне с московским царем. Говорил я недавно с человеком, побывавшим в Москве. Большую силу их царь набрал. Со всеми воюет и всех бьет, такого человека лучше другом иметь, чем врагом своим.

— Тут хан прав. С московским царем рано нам воевать, но живя в мире всегда надо о войне думать.

Каждый вечер они вели долгие беседы, пока Кучум гостил у хана Ангиша, все больше склоняясь к мысли, что этот, проживший много десятков лет старик, знает то, чего не дано знать ему. Но он не мог преодолеть себя и вытравить из души воспоминания сладости боя, звона сабель и протяжный крик мчавшихся, пригнувшись к седлам, боевых сотен. В нем жил воин, познавший вкус победы, и лишь воином видел он себя. Путь не сам он, но дети, внуки его будут также скакать да лошадях, гнать врага, рубить его, и никакие предсказания мудрых стариков не сделают их другими.

Кучум решил оставить Алея и Самбулу на все лето у хана Ангиша. "Пусть подышат степным воздухом, попьют кумыс, поживут в степи", — думал он. Кучум видел, что Самбула тяготится присутствием молодой русской наложницы, которую он ввел в свой шатер. Та уже ходила с выступающим округлившимся животом и должна была скоро родить. Ему не хотелось, чтобы это было на глазах у Самбулы. Она послушная жена и, повинуясь извечному закону их рода, отнесется к ребенку, как к своему собственному. Но что-то подсказывало ему, что лучше, когда женщины тем более такие, как Самбула и Анна, будут жить какое-то время отдельно. Да и Алею не мешает пожить с пастухами и познать все тяготы их жизни.

В день его отъезда прискакал старший сын хана Ангиша Чилим-бей, кочевавший где-то на дальних пастбищах со своими стадами и редко навещавший отца. Весь пропыленный и обожженный степным солнцем он соскочил с коня и подошел к Кучуму, весело помахивая плеткой. Обнялись. Поговорили о детях, о родичах, о том, кто родился и умер и Кучум окончательно понял, насколько далек он от каждодневных забот этих людей. Их волновал приплод, который дали овцы, болезни детей, засуха в степи, погубившая травы, и всякие пустяки, до которых ему никогда не было дела. Наконец, он дождался дня своего отъезда. Попрощавшись со всеми, вскочил в седло и, повернув коня, пустил в галоп. Несколько раз промчался мимо шатров и, остановившись, подозвал к себе одиноко стоявшего в стороне печального Халика и шепнул на ухо:

— Я оставлю тебя здесь, чтоб ты был моими глазами и ушами.