Стефан Цвейг - Погребенный светильник

Мальчуган нахмурился:

— Круглые ворота перед большущей площадью, куда отец запретил мне входить — раз и навсегда? Арка с каменными людьми?

— Она самая, дитя мое. Всегда проходи мимо и не гляди на эту дверь триумфа, ибо она напоминает о дне нашей величайшей скорби. Ни один еврей не смеет проходить через эту арку, ибо на ней изображено, как они издевались над нашими святынями. Вспоминай всякий раз…

Старик замолчал на полуслове. Ибо сзади к нему подскочил Гиркан бен Гиллель и рукой зажал ему рот. Эта дерзость привела всех в ужас. Но Гиркан молча указал на дорогу. Впереди них, в неверном свете закрытой облаками луны, двигалось что-то темное. Медленно, как гусеница, оно ползло вдоль белой дороги, и теперь, когда старики затаили дыхание, тишину нарушил скрип тяжело груженных телег. Над темным, медленно ползущим обозом, как колосья, покрытые утренней росой, сверкали копья нумидийского конвоя, охранявшего возы с добычей.

Но должно быть, зоркие охранники обоза уже заметили преследователей, потому что отряд развернулся и с пронзительными криками, держа копья наперевес, понесся им навстречу. Нумидийские воины скакали, стоя в стременах, а их бурнусы развевались над конскими крупами, как белые крылья. Старики инстинктивно сбились в кучу, загородив собой мальчика. Издавая дикие вопли, всадники одним рывком приблизились к неизвестным. Они придержали коней, подняв их на дыбы всего лишь в дюйме от цели, чтобы рассмотреть преследователей. Они ожидали встретить воинов, готовых отобрать у них добычу, но в неверном свете уже бледнеющей луны увидели только бредущих в ночи белобородых старцев, мирно сжимающих в одной руке посох, а в другой узел с пожитками. Точно так же у них на родине странствовали по святым местам набожные паломники. При виде их темнокожие дикари только беззлобно рассмеялись, сверкнув белыми зубами. Кто-то громко свистнул, всадники снова развернули лошадей и унеслись к своей добыче, крылатые и легкие, как стая птиц, а старики еще долго стояли неподвижно, окаменев от ужаса и не смея поверить, что их пощадили и они спасены.

Рабби Элиэзер, Чистый-и-Ясный, опомнился первым. Он нежно потрепал мальчика по щеке.

— А ты смелый, — сказал он, наклонившись к нему. — Я держал тебя за руку, и она не дрожала. Ну что, рассказывать дальше? Ведь ты все еще не знаешь, куда мы идем и почему бодрствуем ночью.

— Рассказывай! — тихо попросил мальчуган.

— Помнишь, я рассказал тебе, что проклятый Тит увез наши святыни в Рим и хвастливо возил их напоказ по всему городу. Но потом римские императоры спрятали нашу менору и другие святыни Соломона в одном доме, который они называли храмом мира. Глупое название. Можно подумать, что мир хоть когда-то был прочным или имел пристанище на нашей воинственной земле. Но Бог не потерпел, чтобы Его собственные украшения, некогда хранившиеся в Сионе, долго оставались в чужих храмах. И вот Он наслал на тот дом огонь, и в бушующем пламени сгорели и сам дом, и находившиеся в нем изваяния, и все имущество грабителей. Уцелел только наш светильник, и снова все увидели, что над ним не властны ни огонь, ни расстояние, ни воровская человеческая рука. Бог подал знак возвратить менору и утварь на священное место, где их чтили не за золото, а только за святость. Но разве глупцы понимают знамения? Разве упрямое человеческое сердце смиренно уступает доводам разума?

Рабби Элиэзер вздохнул и продолжил:

— И вот они взяли нашу священную утварь и снова спрятали ее в другом доме императора, а так как она долгие годы и десятилетия покорно лежала в закрытой сокровищнице, они опять подумали, что теперь-то упрятали ее на вечные времена. Но за каждым грабителем всегда охотится другой грабитель и силой отбирает то, что было отобрано силой. Как Рим напал на Иерусалим, так Карфаген напал на Рим. То, что римляне отняли у нас, карфагеняне отняли у них. Но и наша менора, наша собственность, наша священная принадлежность тоже попала в руки захватчиков. И эти телеги увозят прочь величайшую драгоценность нашего сердца. Завтра они погрузят ее на корабль, чтобы отвезти в такую даль, которая не доступна нашему тоскующему взору. Никогда больше мы, старики, не увидим света меноры! И как провожают до могилы труп любимого человека, чтобы засвидетельствовать свою любовь к покойному, так и мы провожаем сегодня менору, увозимую на чужбину. Мы теряем самое святое: теперь ты понимаешь, в чем смысл нашей скорбной процессии?