Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве

— Сына купаем, а он бушует, — улыбнулся он.

Окна заплыли льдом, под подоконником висела бутылка, в которую по тесьме стекала талая вода. Это нехитрое приспособление, занавески ручной работы, некрашеные табуретки, лавка у стены придавали особый, сибирский уют всей обстановке избы.

— Год и четыре месяца Ванюше. В честь деда назвали.

Бестужев знал, что дед — архиепископ Иннокентий, но мирское имя его услышал впервые.

— Откуда ваш отец родом?

— Из Качуга у Байкала. Отец его охотником был, пока медведь не подмял. Семерых детишек вырастил. Отца моего и дядю в Иркутское духовное училище устроил. Вот и пошли священники Вениаминовы. Ну и я по стопам батюшки, и сестры тоже. Одна из них Пашенька — мать Поликсения, игуменья Борисовского монастыря…

В комнату вошла жена Гавриила Ивановича, молодая, худенькая женщина с чуть раскосыми глазами. Ее звали Харитония.

— Явно землячка ваша, — улыбнулся Бестужев.

— Верно, из Еланцов, буряты ее родней почитают.

— Замешкалась я с Ванечкой, стол не накрыт, — смущенно оправдывалась она, накрывая стол. Все спорилось в ее руках. Она выставила грибы, сало, икру, чугунок с пельменями. Вот так попадья! В миг управилась.

За ужином хозяин рассказывал, как они жили в заливе Счастья, как перебрались сюда, как потом стал ездить по стойбищам, обращать гольдов, гиляков в православие.

— Сначала, конечно, боялись. Шаманы запугивали, да и языка ихнего не знал, а без него… Отец говорил, что и в Русской Америке дела из-за этого сначала шли плохо. Представьте себе, жили себе люди, вдруг появились чужеземцы, заставляют ясак платить, да еще веру новую насаждают. И мало толку было. Только начав изучать местные наречия, священнослужители стали достигать успехов в продвижении веры. Слышали об острове Валааме на Ладожском озере?

— Не только слышал — бывал там.

— И монастырь, значит, видели. А основал его монах Герман. Мирского имени его не знаю, но коренной русский, из-под Воронежа. В семнадцать лет пошел в Саровский монастырь, но шумно показалось, поехал на Валаам. Через несколько лет стало шумно и там. Попросился на остров Кадьяк в Русской Америке. Члены нашей миссии, полагаясь только на силу креста, разом окрестили всех, а индейцы, не поняв смысла веры, продолжали жить по-своему. Не понравилось это Герману, уехал на остров Еловый, самый глухой из Алеутских островов, стал отшельником. Много лет провел так, пока не пришла к нему одна алеутка, распутная баба.

— И совратила монаха? — спросил Бестужев.

— Нет. Он сумел внушить ей, что прежняя жизнь ее была греховна, построил ей отдельный домик. Потом к ним прибились девочки-сироты, алеутки и креолки. Зажили они общиной, которую Герман назвал Новым Валаамом. Рыбу ловили, картошку сажали. Зажили тихо, мирно. И прослыл отшельник святым. Видя его добрый характер, искреннюю веру в слово божье, стали соблюдать обряды и другие аборигены. Отец мой встретился с Германом, когда тому было восемьдесят, он уж ослеп, но молитвы помнил, службу вел лучше молодых, причем на алеутском языке. С тех пор стали требовать от служителей знания местных наречий. Отец занялся переводом Евангелия на алеутский, якутский, тунгусский языки. Это привело к составлению первых словарей, ускорило сближение русских с инородцами. Потом отец написал «Грамматику уналашкского языка»…

— Сколько же языков знает он?

— Помимо трех европейских — алеутский, якутский, тунгусский, камчадальский, ряд индейских наречий, а бурятский с детства знал, в Приангарье ведь рос, с бурятами. Зная бурятский, легко изучил монгольский и маньчжурский.

— И вы тоже знаете?

— Только здешние — гиляцкий, нивхский, гольдский, тунгусский.

— И службу на этих языках ведете?

— А как же? Но слово словом, хоть оно и божье. Порой и лопатой, серпом, граблями надо поработать. Получается, прости господи, вопреки Евангелию: сначало дело, потом — слово. Приезжаешь на стойбище, а там больные, надо лечить. Поссорились соседи — мирить, как судье. А раз пришлось повивальной бабкой стать, — улыбнулся отец Гавриил, — А лопата, спросите, зачем? Окрестишь стойбище, придешь через три месяца, а они опять с шаманом камлают, обряды не соблюдают. Особенно непонятны им посты. Как не есть мяса, когда изюбр или кабан сам на пулю лезет? И действительно, без скоромного им не обойтись — овощей, картошки они ведь не знали. Вот и внушаю выращивать. Они ни в какую — грех землю ковырять. Берусь за лопату, грядки делаю, морковь, лук, репу, картошку сажаю. Осенью приезжаю, выкапываю, сам ем, их угощаю. Смотрю, нравится. И начали помаленьку огородничать.