Марина Александрова - Варяг

Но пришла пора расставаться влюбленным. Целый месяц, весь напролет август должен был Эрик пробыть в отъезде. Князь Владимир послал его в новгородскую вотчину с войском – крепко держались язычники гордого Новгорода, не желали отступиться от старой веры.

– Водой не желают креститься – огнем крещу! – так рек князь и повелел собираться в дорогу.

Не было на сей раз промеж князя и воеводы душевной беседы. Опустив голову, выслушал Эрик речь князя Владимира и удалился покорно. Князь долго смотрел вслед ему и качал головой – жалел чего-то иль о чем-то печалился? Неизвестно.

На рассвете выходил в поход Эрик с воями. Солнце еще не встало из-за окоема, но уже томила духота. Воевода подремывал в седле, воскрешая в душе воспоминания минувшей сладостной ночи. Хоть и грызла его жестокая обида за то, что так обошелся ним князь, но все ж чудилось ему порой, что так оно даже лучше повернулось. Сам князь его женил, да сам и помог ему от жены отворотиться. Нет и не может быть теперь у него к жене заботы и радения – не соблюла она себя в девичестве, не его ребенка носит во чреве. Теперь она сама себе хозяйка, найдет, на кого опереться. А он, Эрик, в полном праве будет ласкать и баловать ту единственную, которая всецело принадлежит ему...

И при воспоминании о Лауре воевода приподнялся в седле, оборотился – кинуть взгляд на исчезающий в легкой знойной дымке Киев-град. Там, за ним – деревенька, теперь уж невидная, а в ней – каменные палаты, и в маленькой опочивальне спит нежная возлюбленная.

Сердце дрогнуло и пропустило удар, соленый пот потек со лба, заливая глаза. Окрестности подернулись вдруг багровой дымкой, и стало страшно, так страшно! Огляделся из последних сил – суровые лица воев окрасились в алый цвет, алым стал белоснежный конь воеводы, а седок его замер от невыносимой, пронизывающей насквозь боли в груди – словно пламенем жгло сердце.

В тот момент взошло солнце.

Ирина ведала о скором отъезде сына и дождаться не могла, когда ж можно будет ей прикатить в терем к милой невестушке, чтоб порадовать ее? Насилу дождалась назначенного дня и велела вознице мчать в Киев, насколько у лошадей духу хватит! Потряслась-потрюхала – дорога дурна, возок стар, вот-вот рассыплется. Ничего не скажешь, заботится сынок о матери! Та фряженка, девка чернявая, небось в раззолоченных возках раскатывает, шестерню запрягает. Ну да ничего, это исправить можно. Вот уж потеха будет, когда сынок забудет ее своей милостью и останется ей со своей иноземной гордостью только по дорогам ходить. И то сказать, самое место для рабыни!

Мстислава встретила свекровь ласково и почтительно, провела в лучшую горницу.

– Что, матушка? – зашептала, еле усадив гостью.

– Достала, – сообщила Ирина и откинулась, поджав губы, довольная собой донельзя. – Достала, ну уж и страху натерпелась, и в расход вошла!

– Это ничего, ничего, – заторопилась Мстислава, поняв намек. – Расход возмещу, а уж твой страх – не обессудь, матушка, дочерней любовью искуплю.

– Ну, будет, дочка, я не в упрек говорю. На-ка вот, смотри, что дал мне проклятый ведун, – сунулась к поясу, вытащила бархатный кошель, из него мешочек, благоухающий ладаном, а уж оттуда – пузыречек глиняный, не более мизинчика. – Там тайное зелье, из корней какой-то травы приготовлено. Колдун говорил, да я не поняла – мудреное что-то. Надо Лаурке зелье в пищу али в питье подсыпать и тогда муженька твоего от нее враз отворотит. Из похода вернется – и враз к тебе, краса ненаглядная, а про нее и думать забудет.

– Правда ли, матушка?

– Истинно тебе говорю!

– Только как же его подсыпать.

– И об этом я подумала, голубка моя сизая! Приди к ней, словно с добром пришла. Да не гордись, кланяйся пониже, гласом кротким обращайся...

Мстислава вспыхнула.

– Я к ней с добром, да еще и кланяться? Вот уж нет! Чтоб жена княжеского рода к безвестной рабыне, к девке непутевой кланяться ездила – не было такого и не будет!

– Погоди, невестушка. Это все притворство будет. Сможешь хорошо покорной прикинуться? – и поверит она тебе. А ты речь веди такую: не волей своей-де я за воеводу пошла, князь выдал. Ведомо мне, что душою он к тебе привязан. Вот и пришла поклониться, чтоб была между нами дружба. И про дитятко, что носишь, упомнить не забудь: дескать, не для себя просишь, а для младенчика. Опасаешься, кабы муж его для ради первенца не позабыл, и защиты Лауриной просишь.

– А поверит она мне?

– Как не поверить, поверит. Видала-то я ее всего одну минуточку, но уж знаю: проста она сверх меры, добродушная до глупости. Поверит тебе, позовет за трапезу. А как отвлечется, кушанье новое подать прикажет, али еще что, тут ты не мешкай, всыпай порошок в ее кубок. Тут тебе можно и со двора вон, но ты все ж досиди, чтоб никто ничего не заподозрил. Так и сладим дело!