Марина Александрова - Варяг

Странен, должно быть, казался им вид нездешней красоты женщины, которую сопровождал суровый княжеский воевода, и немало в эти дни поползло слухов по городу. Но Эрика не беспокоили пустые пересуды. Каждый день вывозил он Лауру, катал ее по заснеженным киевским улицам и с неожиданным для себя красноречием что-то рассказывал ей. Да что рассказывал, кабы умел – запел бы! Просто так, от счастья.

Киев в то время строился. Как же – столица, столица, принявшая новую веру и украшающая себя сообразно ей! На месте Перунова капища повелел князь строить церковь Святого Василия, чье имя в крещении принял Владимир.

Расчищалось место для постройки еще одной церкви. Не доверяя киевским зодчим новое для них дело, послал князь за мастерами в Константинополь – пусть греки построят храм Пресвятой Богородицы по строгим византийским канонам! На строительство и содержание будущего храма отдал Владимир десятую часть своих доходов, отчего и начали называть недостроенную еще церковь Десятинной. Порешил князь украсить этот дивный храм иконами и церковной утварью, что вывез он из Корсуня.

Лаура живо интересовалась всем, что происходило в городе. Ей нравилось оживление, царившее на местах строительства, так как оно напоминало ей суматоху Константинополя. Живо оглядывала она окрестности, а Эрик не сводил с нее глаз.

Материнство красило Лауру. Вроде бы только отпустила болезнь, а уже фигура женщины округлилась, смуглые щеки зажглись румянцем, по-новому заблестели глаза. А более всего красил ее проснувшийся интерес к жизни, словно очнулась она от глубокого, тягостного сна. Послужило ли этому чудесное спасение от смерти или знание, что скоро придется проститься с любимым и уехать в новый терем? Или материнство пробудило в ней живую, ищущую счастья душу? Неизвестно.

Не знал Эрик и того, как же все-таки помог лекарь Лауре. Кое-что понял, правда, углядел, как ни таилась любимая, тонкий багровый рубец поперек живота. Но старался не думать об этом – слишком страшно, а только нежнее ласкал свою жену-нежену, с великим любованием смотрел в ее очи. И вместе они радовались сыну, которого нарекли в честь великого князя Владимиром.

Тем временем приближалось Рождество. Мало кто знал, как встречать новый христианский праздник, а Эрику попросту было не до этого – Мстислава возвратилась в Киев-град. Возобновились их встречи в княжеском тереме, мучительные и тоскливые. Не раз примечал Эрик ее холодный взгляд из-под смиренно опущенных ресниц – не промолчали киевские зеваки, нашептали княжеской племяннице про новенький возок и томную красавицу в нем. Но Эрик гнал от себя эти мысли, весь досуг отдавал Лауре и... готовился к свадьбе.

Как ни старался остановить он ток времени, приспела пора Лауре отправляться в деревню, в новый терем. Эрик ждал горького прощания, слез и упреков, но ничем не попрекнула его любимая и не закручинилась против прежнего нимало. Одна Преслава знала, чего стоил Лауре веселый вид: накануне несколько часов кряду рыдала-убивалась она в жарко натопленной каморке ключницы, отвергая любое утешение.

Да и чем могла утешить ключница Преслава свою любимицу?

Забыв про неотложные дела, сидела рядом, заскорузлой от работы ладонью гладила по волосам и бормотала-напевала ласковые слова, от которых и сама-то давно отвыкла.

А на следующее утро целый обоз выехал из ворот терема Эрика и направился вперед, в снежную даль. Разряженная в соболя Лаура с дитятей на руках смотрела вперед себя сухими глазами. Как села в сани, так и не оглянулась ни разу, ни взгляда не подарила дому, где столько времени была госпожой.

Провожали ее с почетом. Все слуги высыпали на двор, и пришлось убедиться Лауре, что любят ее в доме гораздо крепче, чем думала она. Да и как ее было не любить? Смирна, тиха, ни словом, ни делом не обидела никого, напротив, не раз смиряла буйный нрав своего господина, рассердившегося на неловкого слугу. И не пожаловалась ни разу, хоть порой и было на что.

И Хельга, подруга золотая, кинулась на шею, стала обцеловывать, брызгая слезами. Ах, как не хотелось ей, чтобы уезжала эта странная, ласковая фряженка! Тяжко было и провожать маленького племянника, в котором Хельга уж души не чаяла. Заранее невзлюбила Хельга грядущую молодую хозяйку за эту боль разлуки.

Лаура ясно смотрела на провожающих, отдавала поклоны и поцелуи. Много жилищ сменила она, во многих домах побывала, но нигде ее так искренне не любили. Воистину, думала Лаура, уже сидя в санях, холод этой страны с лихвой искупается теплом человеческих сердец.