Марина Александрова - Отцеубийца

Ему-то в радость, он быстро привык к новой жизни. А вот мать, не привыкшая к труду, грустила и старела на глазах. Из госпожи и хозяйки терема превратилась она в обычную мужичку. Хоть и несладко жилось за буйным, вечно пьяным мужем, а все же... Только подрастающие близняшки не давали ей совершенно потерять интерес к жизни.

Гости в доме бывали нечасто. Да и не больно их ждали – чего гостей принимать, коли клети пусты, а хозяевам того и гляди придется по миру побираться.

Однако время от времени наезжала в дом кое-какая родня, уцелевшая после татарского нашествия. Теперь, к слову сказать, все знали, что вороги, спалившие и разграбившие половину России, были татарского неисчислимого племени.

Брат матери, Иван, состоял в дружине князя Ярослава. Теперь, Ярослав стал великим князем, и Иван шибко гордился своим почетным местом. Наезжал он в гости и ранее, да редко – только когда дела где поблизости были, но уж коли приезжал, то весь дом с ног на голову становился.

Более всего после своей бедной матери любил Роман дядю Ивана. Веселый он был, бесшабашный – глаза огнем горят, любое дело в руках спорится. Радостно становилось в доме, когда приезжал дядька. За то еще с детства любил Роман его, что отец, пока дядя Иван в доме гостил, становился тише воды, ниже травы. С матерью разговаривал ласково, за косы ее не таскал, пить – и то почти не пил. Теперь же отца в живых уже не было, да Роман все равно приезду дядьки рад был.

Дядька, кроме подарков, привозил не счесть сколько историй: и про походы военные, и про житье княжье, и про великое зло, татарами творимое. Много чего повидал на своем веку Иван, хлебнул и горя, и радости...

Гостил дядька недолго и уезжал восвояси, в город Новгород, али еще куда – туда, куда служба его военная звала. А Роман долго еще жил теми рассказами. Мерещились ему в ночи всадники на горячих конях, звон булата, дикие крики татар. На всю жизнь запомнил Роман дядьевы сказы. И потом, когда уж повзрослел и постранствовал по миру немало, уверовал, что мало врал дядька – почти все, о чем рассказывал он, правдой оказалось.

Вот и теперь – приехал Иван, и сразу в доме веселее стало. Немало привез он гостинцев: новой, снежно-белой мучицы, несколько голов сахару, много чего другого... Тогда в деревне муку мешали с древесной корой, чтоб больше ее было, а каков сахар на вкус, Роман и забыл уж.

Все были рады – и дети, и взрослые, да вот что-то не тешила их радость дядьку Ивана – видно, ножом его по сердцу полоснула сестрина беда.

– Сладкой жизни тебе не обещаю, но все лучше, чем здесь, будет. Поедем, сестрица!

– Нет, – грустно отвечала мать, качая головой, – Куда ж я отсюда? Здесь муж мой схоронен, здесь дети выросли. Мне многого не надо, а их, Бог даст, прокормлю!

Так и не согласилась мать, сколько Иван ее ни упрашивал. Махнул тот в конце концов рукой и начал, как мог, хозяйство обихаживать. А все свободное время с Романом проводил, рассказывал ему о том, что повидать пришлось, да близняшек тетешкал.

Так однажды сидели они на крутом речном бережку, куда пришли рыбу ловить. По правде-то говоря, не столько за рыбой шел Роман, сколько за тем, чтобы подольше побыть с любимым дядькой, послушать его разумные речи.

Сидят в тенечке – рыба клевать не спешит, ветер прохладный ласкает лицо, припекает солнышко. Говорят они о том, о сем, да на воду поглядывают. Вдруг навстречу ковыляет полоумная Марфа. Была у них в деревне такая баба – умом тронутая. Раньше-то она справной была, но когда татары в прошлом году деревню разоряли, то у нее на глазах всю семью убили – и мужа, и детей малых. С тех пор-то Марфа и стала не в себе. Зла она никому не делала, ходила только неприкаянная, то улыбалась, то плакала – да все невпопад, иногда мертвых детей своих звать принималась, разговаривала с ними, будто живы они. Люди ее жалели, делились скудной своей едой – не давали блаженной помереть с голоду. Так и жила она в деревне, на пепелище родного дома, который и отстраивать было некому.

Шла Марфа по бережку и улыбалась, разверзнув рот в блаженном оскале. Глаза ее были совершенно пустые, не осталось в них ни боли, ни радости, ни думы какой.

Проводил блаженную дядька Иван долгим взглядом и, отвернувшись, буркнул себе под нос непристойное слово.

– За что ты Марфу бранишь? – удивился Роман. – Она ведь никому вреда не делает – безобидная.

– Да не ее я хулю, а тех супостатов, что виновны в бедах ее, – сердито ответил дядька. – Я ведь Марфу-то почитай что с детских лет знаю. А потом, когда повзрослели мы оба, сватался к ней, да не приглянулся... И вот теперь смотрю я на нее, и до того мне горько за нее и стыдно за нас, что хоть головой вот в этот омут...