Олег Зоберн - Автобиография Иисуса Христа

На колоннах пусть будет вырезан плющ, обвитый тернием и виноградной лозой с кистями.

Алтарь не нужен.

Приходите ко мне, несите свою беду, свой страх, свою желчь, свою глупость и невоспитанность, свой слабоумный восторг – я услышу каждого! Никто не опоздает ко мне. А если кто-то придет вечером и ему страшно будет в темноте спускаться обратно в долину по каменистой тропе над обрывом, пусть этот человек попросит у сторожа циновку и ляжет спать на полу храма – я благословлю его легким сном. Но, перед тем как забыться на циновке, этому паломнику надо будет зажечь свечу или лампу, достать из дорожного мешка масло, хлеб с вином и поужинать. Я разделю с ним трапезу, хоть он и не увидит этого, но, может быть, почувствует присутствие моего духа. Пусть выпьет вина и споет под сводами храма песню, печальную или веселую. Или сыграет приятную мелодию на флейте из оленьей кости. А если будет новолуние, пусть трубит в рог!

Если же целеустремленный путник под сводами моего храма приласкает юношу или девушку, горячую и гибкую, их стоны будут самой лучшей, самой животворящей музыкой для меня и благоуханный свет снизойдет на них.

Настанет эпоха, когда я буду говорить с живыми на языке мертвецов и меня поймет каждый. Огненная река, исходящая из-под Престола славы, остынет, я открою двери семи отделений Авадона, раздвинутся горы тьмы, и оттуда наконец выпорхнут, как пасхальные горлицы, души грешников, потому что давно пора положить этому конец. «Редеет облако и уходит; так нисшедший в преисподнюю не выйдет», – сказал Иов, ослепленный рвением во что бы то ни стало угодить своему очумевшему Богу, но это мы еще посмотрим: если ветер переменится, облако станет черно-синей тучей, огромной гематомой, из которой хлынет красный дождь, и каждый нечестивец и беззаконник будет ловить живительные капли обожженным ртом. Я утолю собой их жажду.

Нет, все это смешно.

Об этом думал я, когда шел с учениками из Кафарнаума в Хоразин, где Матфей отыскал для нас новое пристанище – в доме двух добрых сестер. Они были старыми девами, живущими за счет большого хозяйства, доставшегося по наследству. Владели фруктовыми садами, полями, где росла прекрасная пшеница, которой славится Хоразин, и еще у них было несколько мельниц. Множество батраков из окрестных селений работали на сестер.

Матфей умело очаровал их, наговорил небылиц про меня и нашу компанию, и они жаждали увидеть Йесуса, бродячего учителя из Нацерета.

Мы шли налегке, потому что почти не имели вещей. Я был рад оставить амбар, где провел столько времени. Было бы грустно остаток жизни просидеть в амбаре. Мы покинули город тихо, никому ничего не сказав, и я рассчитывал, что некоторое время буду избавлен от больных и нищих, искавших меня в Кафарнауме.

Жаль, здоровые и богатые не имеют нужды во враче, общаться с ними веселее и выгоднее.

Накануне Венедад из Гергесы несколько раз присылал ко мне своего слугу, требуя вернуть десять статиров, и, оставив Кафарнаум, мы на время исчезали с глаз этого корыстолюбца, не постеснявшегося требовать проценты у меня – такого же, как он, еврея.

К тому же, размышлял я, если моя беседа с нагидами не убедила их в моей невиновности и Священный суд постановит взять меня под стражу, духовные власти тоже будут сперва искать меня в Кафарнауме. Да, Хоразин недалеко, всего в двух поприщах, но это могло меня спасти, потому что слухи часто опережают тех, кто присвоил себе право вершить суд Божий, – я мог бы успеть убежать.

По дороге навстречу нам проехала женщина на осле. Она сидела боком, свесив ноги на одну сторону, и даже не посмотрела на нас. Как и многие еврейки, она была приучена к скромности, как собака к своему месту. Меня всегда раздражало такое поведение женщин, стыдящихся поднять взгляд на незнакомца. Они живут бессловесно и тихо, мечтая разве что о новом платке или серебряном колечке, но зачем нужна такая жизнь? Они бесконечно рожают детей, как кошки, и думают, что это поможет им обрести вечность, но нет, это одна из самых горьких иллюзий – видеть в детях продолжение себя, ведь еще никому не удалось переселиться в тело своего ребенка, а потом в тело внука и так далее. Кумранские отшельники справедливо полагают, что, умножая плоть, мы лишь умножаем скорби, но их нерациональная серьезность не позволяет им наслаждаться женщинами. Глядя на эту еврейку, я вдруг подумал, что когда-нибудь ослы станут механическими. Сделанные из металла, они не будут нуждаться в кормежке и упрямиться, но женщины, стыдясь раздвинуть ноги, все равно будут ездить на них только боком.