Олег Зоберн - Автобиография Иисуса Христа

Великолепная черная голова нетерпеливо качнула ушами, и мне показалось, что я услышал голос Иуды, полный волнения и любви.

В ту же секунду я очнулся на дне лодки. Туман над озером рассеялся, появились звезды. В темноте сбоку маячил огонек. Все это время лодка кружилась на тихой воде недалеко от причала. Я понял, что Иуда зажег лампу, вышел с ней на берег искать своего учителя и этим спас мне жизнь. Иудушка, йильди!.. [31]В лодке лежало только одно весло. Я взял его и направил лодку к берегу.

Тем вечером мы сидели, как обычно, на берегу озера у костра. Звезда Цедек приблизилась к владениям Альмы [32]и была такой яркой, будто рассчитывала согреть земных тварей своей милостью. Мы собрались вместе. Андрей вернулся из Вифсаиды и рассказывал новости. Симон жарил для всех чечевичные лепешки на камне. Шелестели волны на песке, пламя костра металось то в одну сторону, то в другую, и Симону приходилось передвигать камень. Был один из тех вечеров, которым я придавал мало значения, но которые стали, как вижу теперь совершенно ясно, подлинной и лучшей текстурой моей жизни, в иные дни в большей степени пропитанной горечью и суетой.

Разговор зашел о мужеложстве.

На днях к пристани причалила большая лодка, хозяин которой зарабатывал тем, что перевозил людей и грузы с берега на берег. В числе каких-то переселенцев на этой лодке приплыл юноша по имени Иона, чтобы увидеть меня. Он был красив: стройный, смуглый, с горбинкой на тонком носу и зелеными глазами. Он имел безволосые голени, умащенные кудри, бритые щеки и мягкие одежды, а также мелодичный голос. Юноша оказался родом из Гиппоса и пришел ко мне, потому что слыхал, что я не так суров, как другие учителя. Причина была в том, что его необоримо влекло к мужчинам. В Гиппосе он подвергался издевкам и насмешкам, родители стыдились его, а сверстники избегали. Но сильнее всего его оскорбляло то, что знакомые отказывались считать его мужчиной и называли не иначе как «лилла» [33]. Он справедливо полагал, что имеет право оставаться настоящим мужчиной, любя мужчин и отдаваясь им. Ему повезло, что он жил не в Иерусалиме, где сутулые чванливые книжники нового поколения имели бо́льшую власть, чем в глубинке, и могли потребовать суда над ним, хотя в Торе и не запрещается мужеложство, там сказано только о запрете совокупления с гермафродитом: «И не ложись с мужчиной, который с ложами женскими», и запрет объясняется лишь заботой о гермафродите, который может зачать ребенка, но погибнет в мучениях, когда дело дойдет до родов. Впрочем, я слышал от одного почтенного старца устный комментарий к Торе о допустимости совокупления с гермафродитом через тыльные врата.

Да, какой-нибудь бессердечный книжник с хорошо подвешенным языком запросто мог доказать толпе на площади, что этот ангелоподобный юноша Иона – главная беда Израиля. Законоучители, вестники Божией воли… Откуда берутся эти пустые люди в таких количествах? Как далеко в чертоги ненависти заходят они в своей уродливой вере! Мудрый Гиллель Вавилонянин сказал им: «То, что ненавистно тебе, не делай другому, – в этом вся Тора», но и его голос утонул в шуме толпы.

Мудрость нашего народа уже почти занесло песком.

Иона признался, что не может больше так жить, и попросил меня исцелить его от склонности к мужеложству. Это рассмешило меня.

– Твоя страсть – это твоя жизнь, – сказал я, – а разве я могу исцелить тебя от жизни?

Он удивился, что я не стал бранить его или увещевать, и его смазливое лицо просияло.

– Люди не считают тебя мужчиной, а меня не считают человеком, поэтому я очень хорошо тебя понимаю, милый Иона, – добавил я, чем утешил его окончательно.

Я разрешил Ионе остаться с нами на какое-то время.

Филипп сразу взялся его опекать. В амбаре он сделал юноше постель из сухого камыша, покупал ему разные вкусности и всячески его баловал, но при этом стал использовать как женщину. Впрочем, оба были довольны. Я не препятствовал.

Но в тот вечер, когда мы собрались все вместе у костра, когда лепешки были съедены вместе с маленькой жареной рыбой, Матфей вдруг ни с того ни с сего стал обвинять Филиппа в том, что тот слишком увлекся Ионой; говорил, что это может дурно обернуться для нас, если слух пойдет по городу – дескать, старейшины и раввин могут даже инициировать суд, который неизвестно чем кончится.

Иона в это время ушел в город, посланный мной купить каддим [34]пальмовой сикеры в лавке. Филипп молчал.