Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий

Гиркан истово молился, стоя на коленях в глубине палатки, то ложась на землю и вытягивая перед собой руки, то распрямляясь и поднимая их вверх. Он не зажигал светильника и потому не видел своих рук в темноте. Он только чувствовал их тяжесть — ему казалось, что они стали непомерно длинными и вытягиваются еще, словно стараясь дотянуться до чего-то.

Утром, лишь только Помпей покинул палатку и вышел на площадку (по обычаю римского лагеря называемую преторской), он увидел приближавшегося к нему Аристовула. Иудейский царь шагал широко и твердо, полы его тяжелого плаща волочились по земле, взбивая краями низкие облачка пыли. Остановившись в пяти шагах от Помпея, он поклонился, произнес обычное приветствие и, распрямившись, сказал:

— Я хотел проводить тебя до Пеллы, но государственные дела призывают меня возвратиться в Иерусалим. Я сожалею, что не могу больше наслаждаться твоим обществом. Позволь мне уехать. Прощай.

Помпей не ответил. Он смотрел на иудейского царя неподвижно и строго. Не дождавшись ответа, Аристовул опять поклонился, развернулся и стал быстро удаляться. Помпей, чуть склонив голову, исподлобья смотрел ему вслед. Выйдя за ворота лагеря, Аристовул вскочил на коня, сопровождавшие его всадники окружили царя. Вскоре плотное облако пыли укрыло отряд от взора Помпея. Когда пыль рассеялась, равнина до самого горизонта показалась Помпею особенно пустынной.

Справа он услышал шорох и, обернувшись, увидел Гиркана. Тот стоял у входа в свою палатку, оттопырив нижнюю губу, свесив руки, теперь особенно далеко выступающие из рукавов его хламиды, выжидательно смотрел на римского полководца.

— Ты, — отрывисто выговорил Помпей и указал на Гиркана пальцем.

— Я, — так же отрывисто выдохнул Гиркан.

— Ты будешь, — продолжил Помпей, — ты… — и, не договорив, махнул рукой и удалился в свою палатку.

Помпей не договорил, но Гиркан понял. Его щеки, отдававшие желтизной, порозовели, а тонкие белые губы раздвинулись в болезненной улыбке.

В тот же день, отойдя от лагеря, где он ночевал, всего несколько миль, Помпей резко повернул назад и быстрым маршем вернулся в Дамаск.

Гиркан теперь все время находился рядом с Помпеем, и Антипатр не имел возможности переговорить с первосвященником и разузнать о столь стремительно изменившихся планах римского полководца. Единственное, о чем он догадался — и это было нетрудно, — о том, что Аристовул попал в немилость и пока Помпей не накажет строптивого царя, он не успокоится. Все складывалось удачно, если не считать… Если не считать того, что благоволение Помпея к Гиркану очень беспокоило Антипатра.

По возвращении в Дамаск Гиркану отвели покои в одном из флигелей дворца Помпея. Все попытки Антипатра проникнуть к нему заканчивались неудачей.

С утра Антипатр уходил из дома, где они жили с сыном, и возвращался уже с наступлением темноты. Ирод был предоставлен сам себе, бесцельно слонялся по дому, не зная, чем себя занять. Иногда выезжал в город. Шумный, крикливый Дамаск утомлял его, теперь он с сожалением вспоминал о жизни в Петре. Там была пустыня, куда он удалялся, чтобы вдали от всех, в тишине предаться своим тайным и несбыточным грезам. То одиночество было заполнено грезами, теперешнее — тоской. Он чувствовал, что здесь, в гуще жизни, он никому не интересен, никто не замечает его, даже отец. Может быть, стоило принять предложение аравийского царя и служить в его войске? Там, в Петре, его узнавали даже на улицах, а приближенные к царю вельможи улыбались, ободряюще похлопывали его по плечу, цокали языками, восклицали:

— Ирод, Ирод, ты будешь великим воином!

Нет, лучше было остаться в Петре навсегда, чем мотаться здесь из города в город, видеть унижение отца, тащиться за свитой римского полководца, где каждый центурион, даже каждый солдат смотрел на Ирода, если они встречались взглядами, как на дерево или камень.

На третий день по возвращении в Дамаск, поздним вечером, Ирод постучался в дверь комнаты отца. Отец откликнулся недовольно:

— Что тебе, Ирод? Я устал.

Ирод приоткрыл дверь и произнес со всей решительностью, на которую только смог себя настроить:

— Я хочу говорить с тобой.

Лежавший на ложе Антипатр приподнялся на локте, внимательно посмотрел на сына. Язычок пламени светильника на столе, колеблясь, давал неверный свет, и морщины на лице отца показались Ироду особенно глубокими. Сев на ложе, отец кивнул сыну:

— Говори.