Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2

Грубость?

Наверное, однако кузнечиха об этом даже и не помыслила, расхохотавшись вместе с парнишкой.

Королевский кухарь закрыл было рот ладонью, но, увидев издевательский жест, вскочил на ноги и, раскинув руки, принялся молотить вокрут себя кулаками с такой яростью, что попал и по рукам молодой мамаши.

Тут произошло нечто горькое и непоправимое. Случилось несчастье, которым навсегда был отмечен сынок кузнеца Якоубек, произведенный на свет в столь счастливый час; выпав из материнских объятий, он скатился вниз да так неудачно стукнулся о землю, что вывихнул из тазобедренной ямки правую ножку. Связки меж венцом таза и большой костью ноги ослабели!

Ах, пока карнавальное шествие удалялось, кузнец и Неткина мать Гава бросились на поиски знахаря-заклинателя, который смог бы сделать так, чтобы обе розовые, нежные ножонки снова стали здоровыми, одинаковой длины и удобно расположены для ходьбы — ведь настанет время, когда мальчонке захочется побегать. Но увы, его походка навсегда останется неровной, нетвердой, неуверенной и шаткой!

Однажды утром, на рассвете, к комнатушке прислуги подошла нянюшка королевича и с силой забарабанила в дверь. Было еще очень рано, однако уже при первом ударе младшая из служанок сбросила с себя покрывало, другая принялась протирать глазки, третья взвизгнула, а четвертая и пятая уже натягивали на себя одежды.

Когда замок открылся, нянюшка королевича вбежала в комнату и, обогнув постели подружек, опустилась возле очага, сдвинув чепец на затылок, и, закрыв лицо руками, запричитала:

— Ах, наш королевич, любимчик, гордость и надёжа матушки, совсем занемог! Какие-то злые духи сжали ему горл©. Дыхание слабеет, личико синеет, губки кривятся, по коже мурашки, а сам дергается. Жизнь еле теплится!

Выговорившись, нянюшка расплакалась еще пуще, а когда и остальные служанки тоже захныкали, она вдруг опомнилась, вытерла глаза и сказала, что не время предаваться печали.

Потом служаночки держали совет и сошлись на том, что следует позвать хозяйку, которой было поручено присматривать за нянюшками, потому как она одна согласно высокому своему положению смела войти в покои королевы. Хотели они поведать ей о своих опасениях и попросить, чтоб она обратилась к священнослужителям, королеве и к самому королю.

Когда это произошло, весть о болезни королевича разнеслась по всему Граду. Король повелел служить мессы о здравии сына. Сам епископ опустился на колени перед алтарем, а монахи к своим каждодневным молитвам присоединили еще молитву особую, и шляхтичи осведомлялись, как чувствует себя больной, а служаночки, вспомнив об этой беде, тут же переставали хихикать.

Так во дворце, полном оживления, громких голосов и примерного порядка, воцарились тишина и смятение. Ощущение было такое, словно пропали ключи от чего-то вроде подполья жизни. Люди проходили мимо друг дружки, отводя взгляды, а заслышав чуть более оживленный говор, тут же предостерегающе прикладывали к губам палец. Так вели себя одни, однако другие, лицемеры и льстецы, равно как и те, кто знает толк в делах искательных, выставляли свою печаль напоказ: женщины ходили нечесаными, а мужчины — уперев локоть в ладонь и запустив персты в шевелюру, стояли истуканами, словно несчастье отшибло у них память и они позабыли все слова.

Вот так, нахмурясь, не двигаясь, склонив голову на сторону, тупо торчал возле своих горшков и фламандец, который в день рождения королевича выбил у кузнечихи Нетки из рук маленького Якуба, ее сына.

Слезы — чистые и нечистые — плохо ладят с толстым брюхом. Так вот, когда кухарь-фламандец исходил слезами посередь кухни, опустив ремень под самое брюхо и застегнув его на самую последнюю дырку, когда этот раскормленный лохматый и лоснившийся от жира боров разводил нюни и жалкая показная слезинка скатывалась на его толстый нос, священник Иоанн обратился к нему и сказал:

— Скажи, любезный, что произошло? Или у тебя в очаге нет тяги и дым валит обратно в кухню? Или ты передержал на огне жаркое и оно подгорело? А может, ты забыл положить соли и тмина?

— Ах, — сударь, — ответствовал фламандец, — до кухарства ли мне теперь — на уме у меня, лишь то, что печалит и беспокоит нас всех. Разве вам не известно, что королевский сыночек занемог? Разве вы не слышали, что порой он теряет сознание и что личико у него помертвело?