Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2

Тут он уселся подле купца и пошел сыпать прибаутками и веселыми историйками. И рассказывал так, будто они с ним самим приключились.

Так вот, Фуссьен кушал, студент болтал, соглядатай искал случая подольститься к купцу, а тот, считая себя тут главным, ибо оба рассчитывали на его карман, смеялся и не говорил ни да ни нет.

Меж тем снаружи какой-то бузотер-насмешник устроил еще одну потеху. Прежде чем она смешается с тем, что творится вокруг француза и студента, надобно покинуть корчму и выйти на свежий воздух.

Там, в палатке лавочника — как раз неподалеку от нашего трактира, — крестьянин торговался насчет топора. Ощупывал его, облизывал острие кончиком языка, почесывал в затылке; справившись о цене, сто раз откладывал, сто раз снова брал в руки, стократ собирался уйти с пустыми руками и стократ ворочался назад. Когда же, наконец, сошелся он с торговцем в цене и напряженное выражение исчезло с его лица — ибо относился он к этой покупке столь серьезно, будто речь шла о душе, — когда и лавочник смог перевести дух, ведь о каменный стол звякнули несколько монет, проехал мимо на норовистой кобыле высокородный пан Мыкуш. Гордец высокомерно поглядывал с высоты седла на все вокруг, и мало его заботил мир мелких лавочников и бедняков, которые торгуются из-за ничтожных покупок. На почтительном расстоянии от Мыкуша держались пятеро слуг, ехавших верхами. Шляхтич и его свита оказались как раз за спиной крестьянина, когда в тесную улочку свернул возчик со своей тележкой. Народ сбился в кучу, и никто не мог сделать ни шагу. Как тут быть? Хочешь не хочешь, а пришлось шляхтичу тоже остановиться. Он огляделся, и взор его упал на крестьянина и торговца. Именно в эту минуту торговец взял в руки денежку и принялся ее разглядывать, то поднося к слезящимся глазам, то отставляя подальше, и переменился в лице. Еще недавно приветливое, ласковое и сердобольное, оно вдруг сделалось строгим, как лицо слепца, переходящего по мосткам. Торговец надул губы, сдвинул брови, а из горла его вместо доброжелательного и спокойного голоса вырвался глухой, угрожающий и злобный хрип:

— Ах ты, чертово отродье! Ты что же, негодяй, провести меня задумал, да? Что? Как? Да так! Денежка твоя неходовая! Это ведь железка, король ее уже полгода как отменил! Ах, прохвост! Ах, хомяк! Ах ты, старый обманщик!

Крестьянин только что продал пару ягнят. Услышав страшную новость и осознав, что за своих овечек получил ничего не стоящие железки, он застонал от горести и гнева. Кровь бросилась ему в голову, на лбу вздулись жилы, схватил он торговца за плечи и начал трясти, будто именно торгаш был в ответе за отмену денег. В левой руке несчастный держал топор, и вид у него был самый что ни на есть злодейский. Со страшной силон сжимал он топорище, нагоняя на людей ужас. В голове у него мелькали картины горестного возвращения с пустым карманом и тысяча других мыслей, которые бедного человека могут довести до слез. Подобные видения, или, лучше сказать, — чувства разочарования, стыда и сожаления не столько сменяли друг друга в душе бедняка, а заполонили ее всю без остатка, так что бедолаге вдруг сделалось все безразлично. Наверное, он собирался торговца убить. Не рассуждая, виноват он или нет.

— Боже милостивый! Кто-то отменил мои денежки! Мои милые, нежные, звонкие, говорящие денежки! Топора уже не купишь. Ах ты, горе горькое! Снова придется привязывать к топорищу кусок старого железа! А? Милосердный Боже, да разве такой кувалдой что сработаешь? А мне нужно лес валить, нужно сделать и то, и другое, и третье! Десять раз двадцатое и еще кое-что!

Вот ведь оно как! А вы, волки, дьяволы, злодеи, вы придумали эту дурацкую мену денежек! Да чтоб вас всех смерть с косой поразила! Да чтоб не в постели вам помереть, сдохнуть где-нибудь под забором от чумы, от холеры, пусть картас вас вилами запорет, не мечом, не стрелой, не копьем, — вилами да дубинкой с толстым концом!

Эти поношения дошли до слуха высокородного рыцаря Мыкуша, и брови его сошлись у переносицы. Тотчас объявился меж лавчонками рыночный надсмотрщик, которому рихтарж поручил наблюдать за порядком, ибо с незапамятных времен карманных воришек в святога-велском углу развелось что цветов.

У селян отродясь чуткий слух. Ум их никогда не знал покоя, а тысячи разнообразных опасностей научили бдительности.

Памятуя об этой древней истине, станем рассуждать дальше: крестьянину, что торговал топор, как сказано, все сделалось безразлично, и он ничего вокруг не замечал. Так-то оно так, да характер крестьянина допускает такое поведение лишь когда он один. Опасность, что грозит ему со спины, селянин угадывает краешком глаза, но всегда безошибочно. Так что, хоть и был он в исступлении, а все ж таки рыночного надзирателя углядел и быстрехонько, как мог, сгреб своими заскорузлыми пальцами денежки, отшвырнул топор и выскочил, будто кошка, на большак. Ринулся туда сломя голову с проворством бедняков, которых страх вот уже тысячи лет учит уносить ноги подобру-поздорову. В этом могло быть спасение, однако черт, который тоже не дремлет, подсунул ему на пути господина Мыкуша, а вернее —:его боязливую кобылку. Наш добрый бедняк двинул ее локтем в слабину, в пах. Кобылка взвилась на дыбы и поскакала, сокрушая все, что попадалось ей под копыта. Наездник, совершенно не ожидая от своей лошадки такой резвости, в этот момент засмотрелся на маленькую женщину в высоком чепце, но от толчка вывалился из седла и полетел прямо к мусорным ямам и кадкам. Благородному рыцарю господину Мыкушу было от чего смутиться!