Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского. Том 2

Брат-монах, славный пузан, не имел причин отказать несчастному в его просьбе. Поехали они вдоль речки Врхлице и добрались до места, где Михель разорвал свою рясу. А там уже и следа нет ни от чащобы, ни от кустарников, ни от леса — зато людей словно мух. Посредине стоял ворот, поденщики углубляли подъемный колодец, какие-то писаря и надсмотрщики отмеряли с точностью лан королю и лан аббату. Суди Господь Бог людские сердца, а там кто ж его знает, какие соображения привели в эти места и седлецкого настоятеля? Михель увидел его собственными глазами! Лично смог убедиться, что месторождение манит аббата точно так же, как и послушника.

— Достойный отче, — сказал Михель, — не знаю, не обманывает ли меня зрение, будь так ласков, погляди в ту сторону, куда я покажу. Сдается мне, что среди безбожников, сбежавшихся на кутище, которое я, по соизволению Божьему, обнаружил, находится и наш милостивый аббат.

— Это и впрямь так, — подтвердил подприор, — многих недостойных и провинившихся монахов уже препроводил я в маленькие и бедные монастыри замаливать грехи. Были среди них и тяжко заблуждавшиеся, и очерствевшие сердцем люди. Тех я словом не удостаивал, а вот заблудших, вроде тебя, бывало, одарял наставленьем. Так что не стану долее воздерживаться и поведаю тебе обо всем наиподробнейшим образом.

Милостивому нашему аббату прекрасно известно, что и как делается на свете. Руду, тобою найденную, он отослал управляющему, управляющий исследовал ее и нашел тяжелой и богатой. Постой, не подскакивай и не размахивай руками, нечего притворяться несмышленым, или я умолкну. Все делается в согласии с законом. Так вот, управляющий установил, что руда эта богата серебром, велел рыть подъемные колодцы, и закипела работа. Монастырь получит свою долю, а кроме того, и подати. Королю от этого польза выйдет еще большая, доход — даже если вычесть долю, потребную на содержание горняков, — перейдет ему почитай что целиком. Таков закон и порядок. А ты, брат, возомнивший, будто обнаружил серебряные залежи, не имеешь на них ни малейшего права, поскольку то, что укрывает земля, принадлежит королю!

Во время этой речи Михель колотил себя кулаками в грудь, и скулил, и жалобился, беспрестанно повторяя: «О горе мне! Горе!»

По лицу его катились, как горох, крупные слезы. Подприор брезгливо посмотрел на него и сказал:

— До самой смерти не получится из тебя настоящего монаха. Вижу, начисто околдовало тебя серебро. Не печешься ты о спасении души, а лишь о мамоне и корысти.

— Я родом из такой убогой дыры, — возразил бедняк, — где от святого Марка и до святого Варфоломея не водилось ни гроша, так что мне ли не лить слез и не причитать, коль, найдя такое богатство, я остался ни с чем?

В подобных разговорах провели они часть пути. Монах все оборачивался, оглядывая толпы горняков, откуда неслись громкие крики, а подприор покачивался в седле. И тут повстречался им овечий пастух, который низко поклонился, желая попросить их о благословении. Подприор не отверг его просьбы. Они стояли друг против друга, и тут Михель увидел, что пастух подпоясан какой-то лентой, сшитой из лоскутков.

— Боже милостивый, не обманывают ли меня глаза? У этого парнишки пояс сшит из моей рясы!

Подприор, наверное, уже в сотый раз слышавший историю о монашеском одеянии Михеля, нахмурился, а монах, хоть и был весьма сокрушен, с великой живостью подскочил к пастуху и ухватил его за пояс.

— Довольно! — воскликнул подприор и готов уже был обрушить на монаха страшное проклятье.

— Монах, — признался пастух, — я знаю, я допустил промах. Я видел, как ты поднял веточку серебра, и сразу сообразил, что лоскутками одежды ты отмечаешь место, где лежит руда. Однако материя, которую ты рвал, была так хороша, что я не смог победить соблазна, собрал развешанные лоскутки и сшил их. Что же до серебра и мест, где оно под землей залегает, то я знаю их добрых двадцать лет. Сказывал мне об этом мой отец, а он знал о них еще от своего отца.

— Господи! — воскликнул подприор. — Ты ведь сотворил людские души по образу и подобию Своему, однако на что же они похожи? Чей образ запечатлен в них? Насколько же они несходны! Посмотри, пастуху безразлично то, что другого сводит с ума, ему давно известно о каких-то залежах, а он преспокойно пасет над ними стада, будто сам был овцой и бессловесной тварью!

Монах Михель отбыл наказание и избыл печаль, которую вызвала в его душе история с серебряной веточкой, и состарился, и сделался отнюдь не последним членом своего ордена. Когда в волосах его обильно пробилась седина, а нос свесился чуть ли не до нижней челюсти, вернулся он, согбенный годами, в Седлецкий монастырь. В ту пору Чешской землей правил король Вацлав, и писались лета девяностые славного столетия тринадцатого, и Горы Кутные разрослись в огромное людское стойбище. Монах смотрел на чад и дым, поднимавшийся над свалками мусора, и захотелось ему изблизи взглянуть на странных людей и странные их занятия.