Якоб Вассерман: Каспар Хаузер, или Леность сердца

Под вечер в воскресенье Квант встретил на улице молодого Фейербаха, философа.

— Как себя чувствует Хаузер? — спросил он учителя.

— Спасибо за внимание, господин доктор, он вне всякой опасности, — словоохотливо отвечал Квант, — правда, у него началась желтуха, но это обычное следствие сильного волнения. Я убежден, что через несколько дней он уже будет на ногах.

Они еще поговорили о том, о сем, в первую очередь о железной дороге, которая должна была соединить Нюрнберг с Фюртом, причем Квант обрушил на это начинание целую лавину скепсиса, затем он распрощался со своим скромным молодым собеседником с благодарным видом восторженно приветствуемого оратора и поспешил домой, все время чему-то про себя ухмыляясь. Он пребывал в том благодушнейшем настроении, когда человек готов быть снисходительным и к злейшим врагам своим. Почему? Одному богу известно. Может быть, из-за хорошей погоды. Не следует забывать, что Квант в душе был немного поэт! А может быть, потому, что близилось рождество, праздник, сулящий душевное обновление каждому доброму христианину? Или, наконец, потому, что в последние дни столько знатных и видных лиц посещало его скромный дом, он же в этом скромном доме, бесспорно, занимал первенствующее положение. Короче говоря, он был доволен собой, и ухмылка его, несомненно, шла из чистейшего источника.

У своего дома он столкнулся с лейтенантом полиции.

— Ах, уже возвратились из отпуска, — с бездумным дружелюбием приветствовал его учитель. И тотчас же сказал себе: «Ну, с этим я еще поквитаюсь».

Хикель зажмурился, вид у него был такой, словно он вот-вот расхохочется.

Они вместе поднялись наверх.

Каспар сидел на кровати, обнаженный до пояса и неподвижный, как статуя; лицо у него было серое, словно из пемзы, кожа на теле, напротив, сияла ослепительной белизной, как вспышка магния. Врач только что снял повязку с раны и промыл ее. Кроме него, в комнате находился еще актуарий следственной комиссии. Он сидел за столом, перед ним лежал протокол, в котором было кратко записано: «Подследственный настаивает на своих прежних показаниях». О пойманном разбойнике с большой дороги нельзя было бы выразиться изящнее.

Заметив входящего Хикеля, Каспар поднял голову, поникшую, как чашечка сломанного цветка, и широко раскрытыми глазами, в которых читался несказанный ужас, уставился на пришельца.

Ни слова не сказав, Хикель угрожающе поднял указательный палец. Этот жест довел Каспара до крайней степени страха и отчаяния; воздев руки, он с трудом бормотал:

— Не подходите! Я же не сам это сделал!

— Бог с вами, Хаузер! Что вы такое говорите! — воскликнул Хикель с веселостью завсегдатая харчевен, и его желтые зубы блеснули меж толстых губ. — Я погрозил вам только за то, что вы без разрешения отправились в дворцовый сад. Или вы и это будете отрицать?

— Прошу не вступать здесь в объяснения, — недовольно заметил медицинский советник. Он наложил новую повязку, потом отвел учителя в сторону и внушительным голосом сказал: — Я не вправе скрывать от вас, что Хаузер вряд ли переживет эту ночь.

Разинув рот, Квант уставился на врача. Колени у него подгибались.

— Что? Как? — еле слышно проговорил он. — Возможно ли? — Он поочередно оглядывал всех присутствующих, причем лицо его походило на лицо человека, только что собравшегося уютно усесться за стол и вдруг увидавшего, что блюда, тарелки, вилки и ножи исчезли, словно по мановению волшебного жезла.

— Выйдите со мной, господин учитель, — хрипло сказал Хикель; он стоял у печки и с бессмысленным усердием тер руки о горячий кафель.

Квант кивнул и машинально пошел впереди лейтенанта полиции.

— Может ли это быть? — снова забормотал он, стоя на лестнице. — Может ли это быть? — Как бы ища помощи, он взглянул на Хикеля. И элегически продолжал: — Мы честно сделали все, от нас зависящее, и, видит бог, преданно пеклись о нем.

— Оставьте эти увертки, Квант, — грубо отвечал лейтенант полиции. — Скажите-ка лучше, что болтал Хаузер в в бреду.

— Вздор, сплошной вздор, — уныло проговорил Квант.

— Внимание, господин учитель, посмотрите лучше вниз! — воскликнул Хикель, перегибаясь через перила.

— В чем дело? — испуганно отозвался Квант. — Я ничего не вижу!

— Ничего не видите? Черт подери, я тоже. Похоже, мы оба ничего не видим. — Он странно рассмеялся, выпрямился— и кашлянул. Потом, прямой как свечка, удалился; Квант удивленно смотрел ему вслед.

Что же станется с миром, если люди, вроде Хикеля, попадут в число духовидцев? На их дюжих плечах покоится фундамент порядка, послушания и всех других добродетелей, почитаемых государством. Пусть в этом особом случае носитель достойных верноподданнических традиций вдруг почувствовал угрызения совести. Но тогда надо признать, что здесь дурная совесть отлично совмещалась с военной выправкой, с завидным аппетитом, более того, она служила мягкой подушкой, содействующей безмятежному сну, который не мог быть нарушен ни набатом, ни торжественными звуками молитвы.