Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— Нас только двое будет во всей Украине; над нами король и никого больше.

Кшечовский вернулся к своим. Барабаш и Флик ожидали его с нетерпением.

— Ну, что там? Что там? — посыпались расспросы с разных сторон.

— Высаживаться на берег! — повелительным голосом сказал Кшечовский.

Барабаш поднял отяжелевшие веки; какой-то странный огонь блеснул в его глазах.

— Как так?

— Высаживаться на берег! Мы сдаемся!

Яркая краска залила бледное лицо Барабаша. Он встал с котла, на котором сидел до тех пор, выпрямился, и вдруг этот согбенный старик преобразился в великана, полного жизни и силы.

— Измена! — прорычал он.

— Измена! — повторил Флик, хватаясь за рукоятку рапиры. Но прежде чем он обнажил ее, пан Кшечовский взмахнул саблей и сильным ударом уложил его наземь.

Кшечовский одним прыжком очутился в стоявшем поблизости челноке с четырьмя запорожцами и крикнул:

— Греби между лодок!

Челнок помчался стрелой. Пан Кшечовский, стоя посередине, с шапкой на окровавленной сабле, с горящими глазами, кричал сиплым голосом:

— Дети! Не будем убивать своих! Да здравствует Богдан Хмельницкий, гетман запорожский!

— Да здравствует! — повторили тысячи голосов.

— На погибель ляхам!

— На погибель!

Крикам с лодок отвечали возгласы запорожцев.

На дальних лодках еще не знали, в чем дело, и только когда весть о переходе пана Кшечовского на сторону запорожцев разнеслась повсюду, бешеный восторг охватил солдат республики. Шесть тысяч шапок взлетело вверх, шесть тысяч ружей выпалило в одну минуту. Но, увы! Эта радость должна была быть запятнана кровью: старый Барабаш предпочитал умереть, чем изменить знамени, под которым служил всю свою жизнь. Несколько десятков людей остались ему верны, и вот началась битва, короткая, страшная, какой бывает битва, где горсть людей, ожидающая не помилования, а смерти, борется с толпой. Ни Кшечовский, ни казаки не ожидали такого сопротивления. В старике полковнике проснулся прежний лев. На предложение сложить оружие он отвечал выстрелами и с булавой в руке, с развевающимися белыми волосами раздавал приказания громовым голосом, с юношеской энергией. Лодку его окружили со всех сторон. Люди с тех лодок, которые не могли подойти близко, соскакивали в воду и с остервенением карабкались на борт ладьи Барабаша. Сопротивление длилось недолго. Верные Барабашу солдаты, исколотые, изрубленные, все пали; остался он один с саблей в руках. Кшечовский протискался к нему.

— Сдайся! — крикнул он.

— Изменник! Погибай! — ответил Барабаш и замахнулся на него саблей.

Кшечовский быстро спрятался в толпу.

— Бей! — крикнул он казакам.

Но никто не хотел первым поднять руку на старца. К несчастью, полковник поскользнулся и упал.

Лежащий не внушал уже такого уважения, не возбуждал такого страха, и десятки копий пронизали его тело. Он успел только воскликнуть: "Иисус, Мария!"

Труп Барабаша разорвали на куски. Отрубленную голову перекидывали, словно мяч, из лодки в лодку, покуда, после какого-то неловкого броска, она не упала в воду.

Оставались еще немцы, с которыми справиться было труднее; немецкий полк состоял из тысячи закаленных в бою солдат.

Правда, храбрый Флик пал от руки Кшечовского, но оставался еще Иоганн Вернер, подполковник, ветеран тридцатилетней войны.

Кшечовский, уверенный в победе, хотел все-таки сохранить для Хмельницкого такой значительный отряд превосходной пехоты и поэтому вступил с ним в переговоры.

Сначала казалось, что Вернер соглашается на предложение Кшечовского. Им заплатят жалованье за год вперед, а по истечении года они могут идти куда угодно, хоть назад, в коронный лагерь.

Вернер как будто задумался, а тем временем тихонько отдал приказ, чтобы лодки сблизились и образовали замкнутый круг. Выросла стена рослых, сильных людей, одетых в желтые колеты и шляпы такого же цвета, с мушкетами в руках.

Вернер с обнаженной шпагой стоял в первой шеренге и думал.

— Герр полковник, — сказал он, — мы согласны!

— Вы ничего не потеряете на новой службе! — радостно воскликнул Кшечовский.

— Но с условием…

— Соглашаюсь заранее.

— Если так, то хорошо. Наша служба у республики кончается в июле. С июля мы будем служить у вас.

Из уст Кшечовского вырвалось проклятие. Впрочем, он постарался сдержаться.

— Вы шутите, пан лейтенант? — спросил он.

— Нет, — флегматично ответил Вернер. — Честь солдата велит свято хранить уговор. Служба кончается в июле. Мы служим за деньги, но мы не изменники. Иначе нас никто бы не нанимал, да и вы сами не доверяли бы нам. Кто вам поручится, что при первой битве мы снова не перейдем на сторону гетманов?