Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Уже крики "Алла!", доносящиеся с поля, показывали, что янычары построились в боевые порядки, когда на дикого Тугай-бея налетел Скшетуский и ударил его кончаром в лоб. Но, вероятно, к рыцарю не вернулись еще все силы после тяжкой болезни, или дамасский шлем ослабил удар — кончар скользнул по голове и, ударившись плашмя, разлетелся в куски. Несмотря на это в глазах Тугай-бея потемнело, он покачнулся и упал на руки ногайцев, которые, подхватив своего вождя, стремительно отступили назад — так густой туман исчезает от дуновения ветра. Теперь конница князя стояла лицом к лицу с янычарами и ватагами отуреченных сербов, которые вместе с янычарами образовывали могучий четырехугольник и медленно отступали к своему лагерю, обратившись к неприятелю фронтом, вооруженным стволами мушкетов, остриями копий и дротиков.

На них, как вихрь, неслись панцирные драгунские хоругви, а впереди с шумом и посвистом летела гусарская хоругвь Скшетуского. Сам он мчался очертя голову в первой шеренге, а рядом с ним пан Лонгинус на своей лифляндской кобыле с кошмарным сорвиглавцем в руках.

От одного конца четырехугольника до другого словно пробежала огненная лента, — пули засвистали в ушах всадников, — там раздался стон, тут лошадь свалилась наземь, линия всадников сгибается, но они летят вперед; вот они уже близко, вот янычары слышат тяжелое дыхание скачущих во весь опор коней… четырехугольник смыкается еще тесней и устремляет лес луков навстречу неприятелю. Сколько стрел в этой туче, столько рыцарей унесет смерть!

Вдруг какой-то гусар-великан подскакивает вплотную к строю янычар… вот мелькают в воздухе поднятые копыта огромного, под стать наезднику коня, потом рыцарь и лошадь врезаются в самую гущу, сея вокруг себя смерть и опустошение.

Как орел падает камнем на стаю белых лебедей, и те, сбившись боязливо в кучу, становятся добычею хищника, рвущего их когтями и клювом, так пан Лонгинус Подбипента, вломившись в среду неприятеля, свирепствовал со своим сорвиглавцем. Никакой ураган не делает таких опустошений в молодом и густом лесу, какие произвел этот рыцарь в рядах янычар. Он был страшен; фигура его приняла нечеловеческие размеры, кобыла превратилась в какого-то змия, изрыгающего пламя из ноздрей, а сорвиглавец троился в руках рыцаря. Кизляр-Бак, рослый ага, кинулся ему навстречу и пал, рассеченный пополам. Напрасно татарские витязи пытаются преградить ему дорогу, он мнет их, кидается туда, где толпа гуще, взмахивает мечом — и все валится вокруг, словно колосья под серпом, слышны только стоны, гром ударов да храп адской кобылы.

В это время железная конница со Скшетуским во главе хлынула через брешь, пробитую литвином; стороны четырехугольника треснули, как стены падающего дома, и массы янычар бросились врассыпную.

Приспело время, чтобы ногайцы, как голодные юлки, снова вступили в битву, а с другой стороны Хмельницкий, собравший остатки белоцерковцев, поспешил на помощь янычарам, но момент был уже упущен. Казаки, татары, янычары бежали в величайшем беспорядке и панике к своему лагерю, не оказывая никакого сопротивления. Конница преследовала их. Кто не погиб в бою, погибал теперь. Погоня оставила позади последние ряды убегающих, руки солдат онемели от ударов. Татары бросали оружие, знамена, шапки, даже одежду. Белые чалмы янычар, словно снежные хлопья, покрыли все поле. Вся гвардия Хмельницкого — пехота, конница, артиллерия, вспомогательные татарские и турецкие отряды слились в одну бесформенную массу, потерявшуюся, ослепленную ужасом. Гусары, разбив пехоту и татар, сделали свое дело, теперь драгуны и легкая кавалерия соперничали друг с другом. Кушель и Володыевский творили чудеса храбрости. Кровь сплошь залила все поле битвы и брызгала во все стороны из-под конских копыт.

Отступающие смогли перевести дух только среди телег своего обоза, когда трубы отозвали назад княжескую конницу.

Рыцари возвращались с песнями и криками радости, считая по дороге трупы неприятелей. Но кто мог одним взглядом определить размеры поражения, кто мог сосчитать всех павших, когда у самых окопов тела лежали одно на другом "в человеческий рост вышиною"? Солдаты чуть не задыхались от смрада, идущего с поля боя. К счастью, со стороны прудов налетел сильный ветер и очистил воздух.

Так закончилась первая встреча страшного "Еремы" с Хмельницким.

Но штурм еще не был окончен. В то время, когда Вишневецкий отражал атаку на правом крыле, Бурлай на левом чуть не завладел окопами. Он во главе заднепровских воинов тихо обошел город и замок, добрался до восточного пруда и ударил по Фирлею. Венгерская пехота не устояла против натиска (около пруда валы еще не были насыпаны), и хорунжий отступил первым, а за ним и весь полк. Бурлай ворвался в середину обороны, и заднепровцы залили все неудержимым потоком. Крики победы достигли противоположного конца лагеря. Казаки, преследуя убегающих венгерцев, разбили небольшой отряд конницы, взяли несколько пушек и добирались уже до позиций каштеляна бельского, когда пан Пшеимский во главе нескольких немецких рот подоспел с помощью. Подхватив знамя, он бросился на неприятеля, немцы столкнулись с казаками. Закипела страшная рукопашная свалка, в которой бешеный натиск и численное превосходство полков Бурлая спорили с мужеством ветеранов тридцатилетней войны. Напрасно Бурлай, словно раненый кабан, бросался в самую гущу неприятеля. Ни презрение к смерти, с каким сражались казаки, ни их стойкость не могли удержать немцев, которые после получасовой борьбы вытеснили неприятеля за валы. Пан Пшеимский, весь залитый кровью, водрузил свое знамя на недоконченной насыпи.