Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Он узнал лицо Богуна.

Заглоба лежал связанный в той самой комнате, где происходил свадебный пир, а страшный атаман устроился поодаль на скамье и наслаждался ужасом своего пленника.

— Добрый вечер, пан Заглоба! — сказал он.

Пан Заглоба не ответил ничего, но в мгновение ока отрезвел так, как будто не подносил к устам сосуда с вином, только мурашки, дойдя до его пяток, возвращались назад, а костный мозг обратился в совершенный лед. Говорят, что тонущий в последнюю, предсмертную минуту отчетливо видит все прошедшее, ясно понимает, что с ним происходит; такое же ясновидение осенило теперь и пана Заглобу. Как в фокусе увеличительного стекла, все мысли его теперь соединились в одно: "Уж и задаст же он мне теперь!".

А атаман повторил спокойным голосом:

— Добрый вечер, пан Заглоба!

"Брр! — подумал Заглоба. — Лучше бы мне попасть в самый ад!"

— Не узнаете меня, пан шляхтич?

— Челом бью вам! Как ваше здоровье?

— Слава Богу. А вашим я уж сам займусь.

— Я не просил у Бога такого доктора и сомневаюсь, чтоб твои лекарства пошли мне впрок, но пусть все творится по воле Божьей.

— Ну, ты ухаживал за мной, теперь настала моя очередь. Мы старые друзья. Помнишь, как ты закутывал меня в Розлогах?.. А?

Глаза Богуна засверкали, как два карбункула, а губы сложились в кривую усмешку.

— Помню, что я мог пырнуть тебя ножом, и не пырнул.

— А я тебя разве пыряю или собираюсь пырнуть? Нет! Ты — мой милый, дорогой мой; я тебя буду хранить как зеницу ока.

— Я всегда говорил, что ты истинный рыцарь (Заглоба делал вид, что принимает слова Богуна за чистую монету, а в голове его вертелась неотвязная мысль: "Уж придумает он для меня что-нибудь особенное, просто так не умру").

— Ты хорошо говоришь; ты также истинный рыцарь. Мы разыскивали друг друга, вот и нашли.

— Сказать по правде, я тебя не искал, но все-таки благодарю за доброе слово.

— Ты скоро меня еще не так поблагодаришь, я и благодарю тебя за то, что ты мою девушку проводил от Розлог в Бар. Я ее и нашел там и теперь попросил бы тебя на свадьбу, да не время — воевать нужно, а ты человек старый, может быть, и не доживешь.

Заглоба несмотря на свое отчаянное положение насторожил уши.

— На свадьбу?

— А ты что думал? Разве я холоп, чтобы взять ее насилием, или у меня не хватит денег обвенчаться в Киеве? Не для холопа ты привел ее в Бар, а для атамана и гетмана.

"Хорошо", — подумал Заглоба и сказал вслух:

— Прикажи, пожалуйста, развязать меня.

— Полежи, полежи; ты в дальнюю дорогу собираешься, а ты человек старый, тебе покой нужен.

— Куда ты хочешь везти меня?

— Ты мой друг, так я тебя повезу к другому своему приятелю, к Кривоносу. Мы вдвоем и обдумаем, как бы тебя получше принять.

— Будет мне жарко! — пробормотал шляхтич, и мурашки вновь забегали по его телу.

Наконец, он заговорил:

— Я знаю, ты имеешь против меня что-то, но напрасно, напрасно, видит Бог. Мы жили вместе, в Чигирине не одну бутылку выпили, потому что я любил тебя, как сына, за твой рыцарский характер. И что же? Чем я провинился перед тобою? Если б я не ездил с тобой в Розлоги, мы до сих пор жили бы с тобой по-приятельски, а из-за чего я поехал, как не из-за искреннего расположения к тебе? И если б ты не взбесился, если бы не побил тех несчастных людей, клянусь Богом, я не стоял бы на твоей дороге. Что мне за охота вмешиваться в чужие дела? Я лично желал бы, чтоб девушка досталась тебе, чем кому-нибудь другому. Но после твоего татарского зверства во мне заговорила совесть… ведь то был шляхетский дом. Ты сам поступил бы не иначе. Я мог бы для своей безопасности, с большей пользой для себя отправить тебя на тот свет, но однако не сделал этого. А почему? Потому, что я шляхтич, и мне было бы стыдно. Постыдись же теперь и ты, потому что я знаю, что ты хочешь издеваться надо мной. Княжна и так теперь в твоих руках. Чего ты хочешь от меня? Или я не стерег ее, как правый глаз, не берег твоего сокровища? Если ты пощадил ее, значит, и в тебе живы рыцарская честь и совесть… Подумай, как ты подашь ей руку, коли она будет обагрена моей невинной кровью? Как ты скажешь ей: человека, который провел тебя через толпу татар и взбунтовавшихся мужиков, я обрек на муки? Устыдись же и освободи меня от оков и той неволи, в которую ты захватил меня вероломно. Ты молод и не знаешь, что встретишь, а за мою смерть тебя Бог покарает, лишит того, что более всего дорого тебе.

Богун встал со скамейки, бледный от ярости, и, приблизившись к Заглобе, заговорил тихим, шипящим голосом: