Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Богун замолчал. У него не хватало сил говорить. Лицо Елены то бледнело, то краснело. Чем больше любви звучало в словах Богуна, тем большая пропасть раскрывалась перед девушкой — пропасть без дна, без надежды на спасение.

— Проси, чего хочешь. Вот, посмотри, как убрана эта комната, — это все мое, все добыча из Бара; на шести конях привез я это сюда для тебя. Проси, чего хочешь: золота, драгоценных камней, парчи, послушных рабов. Я богат, у меня своего добра немало, а Хмельницкий для меня ничего не пожалеет, и Кривонос не пожалеет; ты жить будешь, как княгиня Вишневецкая; я для тебя добуду десятки замков, половину Украины подарю тебе… Я хоть и казак, не шляхтич, но все же бунчужный атаман, за мной пойдут десять тысяч казаков, поболее, чем за князем Еремией. Проси, чего хочешь, только бы ты не стремилась уйти от меня, любовь моя, жизнь моя!

Княжна приподнялась с подушек. Лицо ее было смертельно бледно, но в глазах горело твердое решение.

— Если вы хотите моего ответа, — сказала она, — то знайте, по, если б мне было суждено целый век пробыть в плену у вас, то и тогда я не полюблю вас, не полюблю, клянусь Богом!

Богун с минуту боролся сам с собою.

— Не говори мне таких слов, — сказал он севшим голосом.

— И вы не говорите мне ничего о своей любви, не оскорбляйте меня, Я не для вас.

Атаман встал.

— А для кого же ты, княжна Курцевич? Кому бы ты досталась в Баре, если б не я?

— Кто спас мне жизнь, чтоб заключить меня в неволю, опозорить меня, тот враг мой, а не друг.

— Ты думаешь, что холопы убили бы тебя? Нет, о, нет! Подумать страшно.

— Меня убил бы нож… вы же отняли его.

— И не отдам. Ты должна быть моей!

— Никогда! Лучше смерть!

— Должна и будешь!

— Никогда!

— Ну, если бы ты не была ранена, то после этих слов я сегодня же отправил бы казаков в Рашков за монахом, а завтра был бы уже твоим мужем. Да, да… Мужа грех не любить и не приголубить. Эх ты, панна вельможная, тебя обижает казацкая любовь! А ты кто такая, что считаешь меня холопом? Где твои замки и слуги, и войска? Откуда взялся твой гаев, твоя обида? Я тебя на войне взял, ты моя пленница. О, если б я был холоп, я бы нагайкой научил тебя уму-разуму и без священника насладился бы твоей красой… если б я был холоп, а не рыцарь!

— Ангелы небесные, спасите меня! — прошептала княжна.

А на лице казака все явственнее обозначалась ярость. Гнев окончательно овладел им.

— Я знаю, отчего ты обижаешься, отчего отворачиваешься от меня! Для другого ты бережешь свою девичью честь, да ничего из этого не получится, пока я жив! Нищий шляхтич! Проходимец! Провалиться ему! Едва посмотрел, только прошелся в танце, и всю опутал, а ты, казак, терпи, лбом бейся об стену! Ну да я достану его, шкуру с него сдеру и насмеюсь же над ним! Знай, на ляхов идет Хмельницкий, и я иду с ним и найду твоего возлюбленного, хоть под землей, но найду, а как возвращусь, так его голову вместо подарка брошу тебе под ноги.

Елена уже не слышала последних слов атамана. Боль, гнев, волнение, страх помутили ее ум, и она без чувств вновь упала на подушки.

Атаман все стоял, гневный и страшный, потом вдруг увидел, что голова Елены скатилась с подушек, и из груди его вырвался нечеловеческий крик:

— Сюда! Сюда! Горпина! Горпина! Горпина!

И он упал наземь.

Колдунья не замедлила явиться на зов.

— Спаси! Спаси! — кричал Богун. — Убил я ее, душу мою, солнышко мое ясное!

— Да ты не спятил?

— Убил, убил! — стонал атаман и ломал руки.

Но Горпина, приблизившись к княжне, сразу поняла, что то не смерть, а лишь глубокий обморок, выпихнула за дверь Богуна и принялась приводить девушку в чувство.

Княжна скоро открыла глаза.

— Ну, дочка, ничего, — увещевала Горпина. — Ты, верно, перепугалась сильно; ничего, пройдет. Тебе еще долго на свете жить и быть счастливой.

— Кто ты? — слабым голосом спросила княжна.

— Я слуга твоя, потому что он так приказал.

— Где я?

— В Чертовом яру. Тут пустыня, никого не увидишь, кроме него.

— И ты здесь живешь?

— Здесь наш хутор. Я Донцовна, брат мой подполковник у Богуна, казаков на бой водит, а я тут сижу и буду стеречь тебя в твоем золотом покое. Вместо хаты — терем! Глазам даже больно! Это он все для тебя привез.

Елена посмотрела прямо в лицо Горпины, и оно показалось ей необычайно добрым.

— И ты будешь добра ко мне?

Лицо колдуньи расцвело широкой улыбкой.

— Буду. Отчего нет? Да и ты будь добра к атаману. Он сокол, он славный воин, он тебя…

Тут она наклонилась к уху княжны и шепнула что-то.