Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Казаки Бурдабута с отчаянным криком бросились мстить за смерть атамана, но столкнулись с гусарами и полегли все до одного.

На другом конце поля битва не прекращалась ни на минуту; там было просторней. Там, опоясанный шарфом Анны Божобогатой, разгулялся со своим мечом пан Лонгинус.

На следующий день рыцари с удивлением осматривали эти места и при виде рук, отсеченных вместе с плечом, голов, раскроенных от лба до подбородка, целых рядов людских и конских трупов шептали друг другу: "Смотрите, здесь бился Подбипента!". Даже сам князь пришел в изумление.

Но мало-помалу битва подходила к концу. Тяжелая кавалерия снова двинулась вперед, гоня перед собою запорожские полки, которые искали спасения в бегстве, но были окружены хоругвями Кушеля и Понятовского. Отрезанные, лишенные всякой надежды, они бились со всею силою отчаяния. Они погибли все до одного, но спасли остальных. Когда два часа спустя Вершул со своими татарами вошел в город, там уже не было ни одного казака. Все они со свойственным им проворством ушли за реку и, уничтожив мост, окопались там лагерем.

Несколько десятков шляхтичей, оборонявшихся в замке, были спасены. Князь приказал жестоко наказать горожан, которые вступили в союз с казаками, а сам пустился в погоню. Впрочем, нападать на неприятельский лагерь без пушек и пехоты было совершенно невозможно. Казаки выиграли много времени и быстро удалялись. А тут еще киевский воевода воспротивился дальнейшей погоне. Князь пришел в негодование.

— Отчего вы не хотите преследовать неприятеля, с которым так храбро сражались несколько часов тому назад? — резко спросил он.

— Князь — ответил воевода, — я не знаю ваших сил, но про себя могу сказать, что я человек, состоящий из плоти и крови; после стольких трудов мне необходим отдых, да и людям моим тоже. И всегда я готов сражаться с сильным врагом, но преследовать побитого и спасающегося бегством не стану.

— Их нужно уничтожить всех до одного! — закричал князь.

— А польза от этого будет какая? Этих побьем, придет старший Кривонос, все сожжет, уничтожит, и за нашу жестокость заплатят невинные люди.

— О, я вижу, — гневно продолжал князь, — что вы вместе с канцлером и его полководцами принадлежите к партии мира, хотите усмирить бунт мирными переговорами. Но, клянусь Богом, ничего из этого не выйдет, пока моя рука в состоянии держать саблю!

— Я уже не принадлежу ни к какой партии, — спокойно ответил Тышкевич, — я принадлежу Богу и готовлюсь предстать пред Его судом. А если я не хочу, чтобы на моих руках была кровь, пролитая во время братоубийственной войны, так вы этому не удивляйтесь… Если вы обижаетесь, что вас не сделали регентом, так я вам скажу прямо: булава принадлежала вам по праву, но, может быть, хорошо сделали, что не дали ее вам; тогда вы не только бунт, но и всю эту несчастную страну утопили бы в реках крови.

Юпитерские брови Еремии нахмурились, глаза сверкнули таким грозным огнем, что все присутствующие испугались за воеводу, но в это время вошел Скшетуский с донесением:

— Ваше сиятельство, вести о старшем Кривоносе!

Все внимание князя устремилось в другую сторону, и гнев его утих. Вслед за этим в комнату вошли четверо посторонних людей, в том числе два православных священника, и, увидев князя, упали перед ним на колени.

— Спаси, владыко, спаси! — повторяли они, протягивая к нему руки.

— Откуда вы? — спросил князь.

— Мы из Полонной. Старший Кривонос осадил город и крепость; если ваша сабля не блеснет перед его глазами, все мы погибли.

— О Полонной я кое-что знаю, — медленно сказал князь. — Много народу схоронилось там, по большей части русинов. Вы хорошо сделали, что противились бунту, но я все-таки боюсь измены с их стороны, как это уже было в Немирове.

Депутаты призывали Бога в свидетели, что мысль об измене противна им, что в лице князя они видят единственного спасителя. В их словах, действительно, не было ни слова неправды. Кривонос за то и поклялся отомстить им, что они, будучи русинами, не захотели присоединиться к бунту.

Князь обещал им помощь, но не сейчас: главные его силы были в Быстрине. Депутация ушла, а князь обратился к киевскому воеводе:

— Простите меня, пан воевода! Я и сам вижу теперь, что должен оставить в покое Кривоноса-сына, чтобы преследовать отца. Младший может теперь дожидаться своей виселицы. Конечно, вы не покинете меня?

— Клянусь Богом, нет! — воскликнул воевода.

Вечером в лагерь Вишневецкого прибыл пан Стахович, посол ит воеводы брацлавского. Пан Кисель прислал князю письмо, полное любезностей, называл его Марием, спасающим отечество от гибели, извещал о всеобщей радости, которую возбудило появление князя, предрекал ему всевозможные победы, но… но конец письма совершенно не соответствовал началу. Брацлавский воевода писал, что мирные переговоры уже начаты, что он вместе с другими послами собирается в Белую Церковь и надеется успокоить Хмельницкого. В конце концов он просит князя не нападать на казаков и вообще до поры до времени воздерживаться от военных действий.