Говард Фаст - Торквемада

— Ты хочешь вечно гореть в аду? — наседал на Альваро Торквемада.

— Да! С радостью! С наслаждением! — выкрикнул Альваро.

— Дон Альваро, — вмешался Мендоса, — все не так просто. Если евреи — избранный Богом народ — а понять, для чего Он нас избрал, трудно, разве что Он хотел, чтобы мы вечно мучились так, как вашему Спасителю довелось мучиться несколько часов на кресте, — если уж так случилось, в этом нет ничего такого, к чему бы надо стремиться. Мы родились евреями — и тайну нашей судьбы, как мы ни бьемся, разгадать не можем. Сделать же вас евреем не в моей власти.

Альваро встал — его качало. Простирая руки к раввину, он повторял:

— Вы можете! Вы должны!

— Послушайте меня, — сказал Мендоса. — Молю вас, послушайте. Был такой еврейский мудрец по имени рабби Гилел, да будет благословенна память его; так вот, к нему как-то пришел язычник и сказал: «Рабби, сделай меня иудеем». И рабби Гилел ответил ему: «Я не могу сделать тебя иудеем, потому что иудей — это тот, кто знает Закон и следует ему». Тогда язычник — он сильно расстроился — сказал: «Откуда мне знать Закон, если его изучают всю жизнь и все равно до конца не знают?» На это рабби Гилел возразил: «Верно. Чтобы изучить Закон, жизни не хватит, но на это можно взглянуть иначе. Я могу изложить тебе Закон в одном предложении. Вот оно: возлюби брата своего, как самого себя. Весь Закон в этом, а остальное — толкование». Вот что говорил самый почитаемый из наших мудрецов.

Мендоса замолчал, и Альваро показалось, что он хотел бы взять свои слова назад, переосмыслить их, но было видно, что это ему не удается.

— Вы понимаете меня, дон Альваро? — спросил раввин.

— Не больше, чем вы меня, — прошептал Альваро.

— Я понимаю вас.

— Тогда во имя Господа — вашего или моего — сделайте так, как я прошу!

— Только из ненависти к нему? — спросил Мендоса, указывая на Торквемаду.

— А разве я должен любить его? — сказал Альваро. Теперь и он указывал на Торквемаду. — Взгляните на него! Только взгляните! И это служитель Божий! — Силы у Альваро кончились. Ноги подкосились, и он опустился на кровать.

— Здесь больше нечего делать, — сказал Торквемада Мендосе. — Пойдемте.

— Дон Альваро, послушайте меня, — сказал Мендоса. — Подумайте о том, что я сказал. Если бы вы пришли ко мне и попросили: «Сделайте меня человеком», — что бы я вам ответил? Вы такой, каким вас сотворил Господь — и никакой другой…

— Вы говорите загадками, — пробормотал Альваро.

— Как и все мы, — согласился Мендоса.

— Довольно, — сказал Торквемада.

Он вышел, подождал Мендосу у двери. Затем закрыл за ним дверь и повернул ключ в замке.

Торквемада давно покинул площадь, где сжигали еретиков, а монах все продолжал читать свиток, где перечислялось, как распознать исповедующих иудейскую веру. Однако чтение затянулось, и, пока монах перечислял бесконечные знаки и символы, по которым можно признать иудея, толпа понемногу рассеивалась. Сначала потеряли интерес к происходящему дети и разбежались по домам, где их ждали скудный ужин и куча тряпья вместо постели. Затем потянулись проститутки: приближался час, когда появлялись первые клиенты. За ними, по одному, разошлись воры, карманники, попрошайки и головорезы.

После того как монах закончил чтение, свернул пергамент, помолился и скрылся в темноте вместе с солдатом инквизиции, на площади остался только один человек. Хрупкая женщина, закутанная с головы до ног в темный плащ, сидела на низком камне спиной к тому самому пьедесталу веры. Прошло, наверное, не меньше часа, а она все сидела, не двигаясь с места, пока ее не окликнули:

— Катерина! Ты здесь? Катерина! Это ты?

На площади появился Хуан Помас. Луна уже светила вовсю, при ее свете он рассмотрел хрупкую фигурку, съежившуюся у края платформы.

— Это ты, Катерина?

Закутанная в плащ фигура поднялась, застыла в ожидании. Хуан Помас подошел к ней, и тогда девушка откинула капюшон.

— Бог мой, Катерина, — сказал Хуан. — Я чуть не помешался от страха — искал тебя повсюду. Уже так поздно. Ты что, забыла, который час? Тебе нельзя оставаться здесь одной. Здесь полно головорезов и воров.

— Куда же мне идти, Хуан? — спросила она.

— Я отведу тебя домой.

— Домой? Куда же? Где тот дом, который откроет для меня двери?

— Твой родной дом, — раздраженно ответил Хуан.

— У меня нет дома.

— Не болтай глупостей, Катерина. Что ты хочешь этим сказать? Если б ты только знала, как волнуется твоя мать. Ей так плохо, что ее пришлось уложить в постель.