Алексей Хлуденёв: Олег Рязанский

— Ведомо ли тебе, княже, каково говорят о Роде простые ратные?

— Каково же?

— Он, мол, в рубашке родился — на счастье.

Князь, уступая настойчивости думцев, ответил:

— Ну, коль и у тебя нет сомнений, Иван Мирославич, то отпускаю в поход твоего крестника, а тебя уряжаю его правой рукой.

Заседание думы получилось хотя и долгим, но не утомительным — всеми овладел свойственный рязанцам древний дух воинственности, вызванный не просто желанием поживиться на войне, а благородным порывом отвоевать у Литвы Брянск, исконно русский удел, жаждой мести Витовту за обиды, причиненные им Юрию Смоленскому; желанием остудить его захватнический пыл, понудить не зариться впредь на чужое.

В тот день, когда войско уходило на Брянск, Олег Иванович и Родослав прощались среди воевод на конях у Глебовских ворот. Молодцеватый, поджарый Родя весь светился изнутри — гордился ответственным поручением. Вороной аргамак-четырехлеток под ним нетерпеливо заплясал, играя мускулами точеных ног под атласной кожей. Старый князь обнял сына, троекратно поцеловал его, перекрестил.

— Будь осмотрителен, — напутствовал озабоченно. — Неприятель силен и коварен.

Родослав тронул коня — тот пошел веселой хрунцой, высоко подняв изящную голову на изогнутой шее, готовый в любой миг сорваться на бешеный галоп. Рядом в прочной осанистой посадке на широкой спине немолодого серого коня татарской породы, словно на ладье, плыл широкоплечий, напоминавший сзади камень-валун, Иван Мирославич.

Дробно зацокотали по мосту копыта коней. И вот отряд — уже за воротами Верхнего посада. Олег Иванович прикрыл глаза — устало слушал затихавший стук копыт, волновавший его сердце. И снова пожалел о своей старости, о хвори, о том, что не может он встать плечом к плечу с Родей. На миг на душе стало пусто, будто её вывернули наизнанку. Что-то сдавило в груди — тяжело дышать. Выпятил грудь, стараясь вобрать в неё побольше воздуху — все одно дышалось тяжко. Глеб Логвинов, такой же седой, как и князь, тотчас поддел свою руку под руку князя, но тот осторожно отстранил от себя верного соратника и, выставя нижнюю губу, повернул коня к воротам.

Каждый день гонцы доставляли вести: рати достигли таких-то пределов, никаких препятствий не встречают, воины бодры и с нетерпением ждут встречи с врагом. Но вот вести стали поступать реже. Еще реже. Князем стало овладевать беспокойство — томило недоброе предчувствие.

Стояла духота, воздух, казалось, от неподвижности слежался, отяжелел, омертвел. Все окрест сомлело, поникло от жары — травы, загнутые на краях листья рогатистых ветел, вьющийся по заборам хмель, бодылья подсолнухов с опущенными, ещё без соцветия, головами. Лишь лопухи за баней, подпитываемые стекаемой по желобу водой, пластались по земле густо и сочно, укрывая в своей прохладе наседок с цыплятами.

Нигде — ни тучки, и текло-переливалось над приокскими лугами марево, казалось бы, не предвещая не то что живительного ливня, а хотя бы тощего дождичка. Но внимательный глаз уже замечал — на востоке, со стороны Мещеры, засинело, и синева густела, наливалась, окрашиваясь в лиловое. Ласточки стали летать низом, едва не чертя раздвоенными крыльями по земле. Лиловое на глазах сгущалось в темное, туча разрасталась, лохматилась, как бы идя в грозное наступление.

И вот в такой-то час, за полдень, прискакал очередной гонец. В нетерпении самому увидеть скоровестника и услышать свежее донесение, Олег Иванович вышел на крыльцо. Прискакавший был старый воин Павел Савельевич Губец. Обретший в чертах лица за долгие годы службы сугубо воинскую мужественность и суровость, Павел, увидя князя, тяжеловато спрыгнул с потного коня, пал ниц.

— Князь-батюшка! По… по… гибель!..

— Кого — погибель? — князь побледнел.

— Мы проиграли! А князь Родослав взят в полон…

Олег Иванович открыл запавший рот, хотел что-то сказать, но, словно задохнувшись, пошатнулся. Слуги тотчас подхватили его под руки. Глаза князя обезумели, губы посинели, рот все ещё открыт и над ним — нахлобучкой седые, как береста, усы. Некоторые из слуг плакали — то ли от страшного известия, то ли из боязни, что князь не справится с горем — умрет.

Всполошился весь двор. Сбиваясь в кучи, дворовые с тревогой сообщали друг другу то, что ведали сами, с испугом оглядываясь на крыльцо. Вышла княгиня со служанками — заплакала. Князя и княгиню усадили на вынесенную из сеней скамью, покрытую красным сукном. Вобрав голову в плечи, нахохлясь, князь некоторое время приходил в себя, осмысливая случившееся. Затем, взглянув на жену, глаза которой потухли от прискорбия, старый князь распрямил плечи и тихими словами стал успокаивать её — Родю литовины не примучают, будут с ним обращаться бережно, хотя бы ради того, чтоб получить за него выкуп, и он, князь, выкупит сына, сколько за него не запросят. (А запросит Витовт за Родослава три тысячи рублей — огромную сумму, и освобожденный, но все же примученный в темнице, Родослав умрет на родине пять лет спустя после кончины отца…)