Дэн Симмонс - Черные холмы

— Да, это было бы хорошо.

— И вы, конечно, немедленно должны уйти с солнца. Вы поедете с нами. Роджер, пожалуйста, проводите мсье… мистера Паха Сапу до машины.

Паха Сапа останавливает услужливую руку Роджера, прежде чем тот успевает прикоснуться к нему. Он смотрит на жену своего сына.

— Просто «Паха Сапа», мадемуазель… позвольте называть вас Рене? У вас такое прекрасное имя. И оно напоминает мне о женщине, которую я бесконечно люблю.

Мадам Рене Зигмон Адлер де Плашетт отчаянно краснеет, и Паха Сапа на мгновение ясно видит ту девятнадцатилетнюю красавицу, в которую когда-то влюбился его романтический сын. Он понимает, что брак состоялся за считаные дни до испанки и последовавшей пневмонии, которая убила Роберта, и еще он знает, что есть долгое и серьезное объяснение (возможно, связанное с ужасом ее семьи перед тем фактом, что дочь вышла за гоя) тому, что она не пыталась связаться с ним раньше.

Он хочет узнать все это. И говорит вполголоса:

— Я поеду за вами в город на мотоцикле. Вы же знаете, это мотоцикл Роберта, и я не хочу оставлять его здесь. Со мной все будет в порядке. Посматривайте на меня в зеркало, Роджер, и если я начну ехать или вести себя как-то необычно, то вы всегда сможете остановиться и узнать, что со мной.

Шофер, пряча усмешку в усы, кивает. Все четверо идут к дороге и парковке.

— Мсье… сэр… вы забыли это.

Его внучка протягивает ему холстяной мешок с револьвером внутри. Если ее удивляет тяжесть содержимого или если она заглянула внутрь, то девушка ничем не выдает этого.

— Спасибо, мадемуазель.

Они снова обсуждают подробности поездки, после чего маленькая процессия трогается с места — длинный белый «пирс-эрроу» делает разворот, три раза подаваясь назад-вперед, «харлей-дэвидсон» тарахтит следом.

Когда они проезжают место последнего сражения Кастера слева, Паха Сапа останавливается, не заглушая мотоцикла, седан продолжает двигаться дальше. Глядя на памятник и белые надгробия, рассыпанные по холму, он вдруг осознает: «Мой призрак покинул меня».

Ощущение не очень приятное. Он только вчера понял, что Джордж Армстронг Кастер в день своей смерти был женат на своей Либби двенадцать лет; Паха Сапа был женат на Рейн де Плашетт четыре года, когда она умерла. Но призрак Кастера и Паха Сапа провели вместе шестьдесят лет, два месяца и несколько дней.

Паха Сапа трясет головой. Боль у него вроде бы немного уменьшилась.

Он смотрит на юго-восток, в сторону далеких и почти невидимых Черных холмов и всего, что он там оставил… и всего, что он еще может увидеть и сделать там.

Когда он произносит шепотом следующие слова, они предназначаются не костям или воспоминаниям, похороненным на этом поле сражения в Монтане, но тем, кого он любил, против кого сражался, с кем жил и работал бок о бок, тем, кого хотел удержать рядом с собой, но потерял навсегда и обрел снова в иных священных местах, не близко к этому месту, но в то же время и не очень далеко.

— Токша аке чанте иста васинйанктин ктело. Хесету. Митакуйе ойазин! («Я увижу вас снова глазами моего сердца. Быть по сему. И да пребудет вечно вся моя родня — вся до единого!»)

Монумент на горе Рашмор в том виде, в каком его представлял себе Гутцон Борглум, так никогда и не был закончен.

Кроме конкретных планов довести до логического конца работы над элементами верхних частей тел Вашингтона, Джефферсона и Линкольна, включая фраки и лацканы, левое предплечье и пальцы Линкольна, ухватившие лацкан, Борглум также настаивал на реализации давно вынашиваемых планов по антаблементу и уже начатому Залу славы.

Изначально, когда Борглум в конце 1920-х годов искал финансирование и официальную поддержку, предполагалось, что антаблемент займет огромную площадь горы справа от четырех голов, что там, на плоской, чистой белой поверхности в форме территории Луизианы, высекут слова, причем каждая буква будет больше человеческого роста. На антаблемент предполагалось перенести (в соответствии с первоначальными требованиями и заявлениями Борглума) соответствующий текст, написанный Кулиджем. Борглум просил Кулиджа составить это послание, когда президент присутствовал при официальном открытии работ на горе Рашмор в 1927 году, и Кулидж неохотно обещал это сделать.

Став экс-президентом, Кулидж начал неспешно составлять послание людям, которые будут жить через сто тысяч лет, после того как закончилось его президентство в 1929 году. В 1930 году он закончил два первых абзаца этого текста, которые Гутцон Борглум и сообщил мировой прессе. Мировая пресса чуть не умерла со смеху, критикуя напыщенное послание Кулиджа. Кулидж в узком кругу не скрывал ярости, потому что он написал совсем другой текст. Борглум со своей неизменной самоуверенностью взял на себя смелость отредактировать его, прежде чем передать прессе.