Михаил Юхма - Кунгош — птица бессмертия

Институт находился на Выборгской стороне, в Сосновке. Сосновка — это, в сущности, дачное место. Такое не совсем обычное местоположение института не было простой случайностью. Витте, который в свое время был инициатором создания этого учебного заведения, сам позаботился о выборе места для него. Может быть, он выбрал Сосновку потому, что неподалеку, на берегу Финского залива, находилась его собственная дача. А может быть, лелея мысль о создании института, он загодя позаботился о том, чтобы оградить его будущих питомцев от «разлагающего влияния» рабочих и разместить его подальше от промышленных районов города.

Так или иначе, место было выбрано удачно. Здание института располагалось в чудесном парке, принадлежавшем раньше купцу Сигалу. Было оно трехэтажное, просторное, архитектурой своей напоминающее городские усадьбы XVIII века — с выдвинутыми вперед крыльями. Впрочем, ко времени поступления Мулланура институт располагал уже не одним, а несколькими корпусами. Помимо главного, где проходили занятия и лабораторные работы, был еще механический корпус со специально оборудованными учебными классами, своя электростанция, водонапорная башня, похожая на гигантскую мечеть с минаретом, и так называемый красный дом, где жили служащие института.

Мулланур сразу полюбил свою, как выражались студенты, alma mater. Вероятно, этому особенно способствовало то, что в те времена здесь еще целиком господствовал веселый дух вольности и свободолюбия. Студенты старших курсов с гордостью рассказывали новичкам, какое резкое сопротивление оказали они в феврале этого года, когда начальство, грубо попирая права студентов, провозглашенные в их уставе, вызвало наряды полиции, чтобы усмирить «бунтовщиков» и навести так называемый порядок.

Буквально с первых же дней своей новой, студенческой жпзнн Мулланур оказался вовлечен в водоворот бурных общественных страстей. Оказалось, что среди студентов Политехнического постоянно идет, то подспудно, то выплескиваясь наружу, выливаясь в прямые столкновения и стычки, яростная борьба. Студенты разделялись на две основные группы: группу передовой, революционно настроенной молодежи и группу так называемых «белоподкладочников» — сынков состоятельных родителей, бравирующих своими реакционно-монархическими взглядами. Была, впрочем, еще и третья группа, которую условно можно было бы назвать группой анархиствующих, — горлопаны, бузотеры, молодые люди, как правило не имеющие никаких серьезных убеждений, никаких твердых принципов, озабоченные лишь тем, чтобы ошеломить коллег крайпеп радикальностью своих суждений.

Особенно запомнилась Муллануру одна из таких словесных стычек; это было, когда он учился уже на втором курсе. Запомнилась, вероятно, потому, что это было первое многолюдное студенческое собрание, на котором он волею судеб оказался не только в роли слушателя, но и в роли оратора. А решился он выступить перед весьма искушенной в дискуссиях аудиторией, потому что спор возник вокруг одной из самых больных и глубоко волнующих его проблем.

— Господа! — говорил высокий белокурый красавец в отлично сшитом сюртуке. — Я демократ до кончикоч ногтей! Если хотите, это у нас в роду… Надеюсь, никто из присутствующих не числит меня в ряду поклонников жандармских мундиров и казачьих нагаек… Однако, господа, — его полные яркие губы искривились в иронической, слегка даже брезгливой усмешке, — никто не сможет убедить меня в том, что какой-нибудь киргиз, чуваш или черемис может быть уравнен в правах с законными наследниками великой русской культуры, давшей миру таких оригинальных и ярких мыслителей, как Чаадаев и граф Лев Толстой.

Раздались возмущенные голоса:

— Позор! Как вам не стыдно!

— Этакое мракобесие в XX веке!

— Господа! Господа! — оратор прижал руку к груди. — Поймите меня правильно! Я не противник демократических свобод. Отнюдь нет! Не истолкуйте мои слова так, словно я выступаю против предоставления инородцам всех гражданских прав…

— Вот те на! — послышались голоса. — А как же еще прикажете вас понимать?

— Я говорил о другом. Повторяю: я не верю, что киргиз, чуваш или черемис способен занять равное место среди той духовной элиты, к которой по праву принадлежим мы, наследники лучших русских фамилий. Как выразился поэт, «у чукчей нет Анакреона, к зырянам Тютчев не придет»! — Он театрально развел руками. — Ведь в то время, как мои предки на протяжении столетий были сенаторами, дипломатами, правоведами, философами, поэтами, их предки доили… — его яркие губы снова изогнулись в усмешке, — доили э-э-э… диких кобылиц!..