Л. Дымерская-Цигельман - АЛИЯ 70-Х...

— Доходили ли до вас какие-нибудь отрицательные сведения об Израиле и не из официальных источников? Кто-нибудь из вашего круга собирался ехать не в Израиль?

— В мое время случались единичные плохие письма, но им не верили. Чтобы ехать не в Израиль — таких разговоров не было. Не знаю, может быть кто-нибудь и думал об этом, но сказать такое вслух было невозможно, не принято. В нашем кругу это воспринималось бы ужасно. Все-таки это был сионистский кружок, хотя мы не были сознательными борцами за сионизм. Трудности отъезда заставляли многих становиться борцами, голодать и т.п. Не из-за убеждений, а потому что положение вынуждало...

— Итак, ты попала в круг людей, которые уезжали. Мне бы еще хотелось знать, была ли ты, твоя семья кроме того связана с еврейством в духовном смысле?

— Наша семья, конечно, ассимилирована в том смысле, что никаких религиозных обычаев мы не соблюдали, свинину ели. Но мы хорошо помнили, что мы евреи. Ассимиляция не дошла до такой степени, что мог быть позволен свободный брак с неевреем — это была бы огромная трагедия в нашей семье, и это не только запрещалось родителями, но не приходило в голову и нам, детям. В первую очередь, это было так потому, что мы действительно страдали от антисемитизма. Я не могу измерить чувств мамы или папы, но я знаю свои чувства, я страдала еще со школы, даже с детского сада. На улице мне кричали «жидовская морда» — я похожа на еврейку, и мне всегда доставалось. И как раз в последние годы мне очень хорошо дали почувствовать, что я не как другие: я поступала в университет, и у меня даже не взяли документов, хотя был прекрасный аттестат. Мне сказали — девушка, у вас фамилия не та. Мне было тогда 16 лет, и для меня это был большой удар. На каждом шагу я чувствовала свою ущербность — среди друзей, среди знакомых на улице. У меня был просто комплекс на тему моего еврейства.

Я никогда не ощущала себя дома даже среди своих самых лучших, но русских друзей. Мне всегда казалось, что вот, если они напьются, то начнутся оскорбления только потому, что я еврейка. Иногда что-то подобное случалось, оскорбляли. Потому антисемитизм был, конечно, чем-то объективным, существенным, ощутимым в этом не очень осознанном потоке в Израиль.

Наш отъезд в Израиль был достаточно легким, единственной загвоздкой оказалась опять я. Мне не давали академическую справку, необходимую для отъезда, надо мной издевались, доводили до слез меня, маму и всю семью. Справку эту дали за день до отъезда, а ее надо было заверять в пяти инстанциях, мы просто не могли выехать. Вся эта история лишний раз подтвердила правильность моего решения...

— Как же встретил тебя Израиль? Как впервые «розовая хрустальная мечта» столкнулась с реальностью?

— Мои самые-самые первые впечатления об Израиле? Меня поразила бедность, грязь, даже убожество, как мне тогда показалось. Все показалось гораздо хуже, чем на самом деле, у меня просто был шок. Мне говорили в Москве мои русские приятели, что в Израиле нищета, убожество. Я этому нисколько не верила, отказывалась это слушать. Я была как-то в Москве у своей подружки и показала ей фотографию здания бриллиантов в Тель-Авиве — у меня была открытка. А ее папа, зам. министра, сказал, что это наверняка единственное здание в Израиле такой величины, вот его и сфотографировали. Меня это очень ранило. Когда я увидела, что не все здания вокруг — здания бриллиантов, я подумала, что вдруг они правы... Это была дорога от аэродрома в ульпан — первые впечатления...

А потом, когда я начала учиться в университете и стала ездить по стране, я влюбилась в страну, в пейзажи и во все, что меня окружает. Каждый день я молила, чтобы этот идеал мой, это мое очарование не разрушилось. Мне очень не хотелось потерять это чувство. И оно не прошло, до сегодняшнего дня осталось. Это ведь самое главное, что я очень люблю эту страну, очень люблю Израиль. Всем рассказываю, какой Израиль красивый. Он действительно очень красивый. Мне, может быть, не хватает лесов, озер. Но зато я очень люблю пустыню Синай, она вполне заменяет мне и леса, и озера, и речки.

— И у тебя никогда не возникало ностальгии?

— Ностальгия, мне кажется, есть у всех, особенно вначале, первые три года. Трудности, связанные с переездом, культурный шок, привыкание, депрессия, которая возникает на определенной стадии пребывания в Израиле — это есть у всех самостоятельно мыслящих людей. Затем это проходит. Первые полтора-два года, когда я слышала слово «Москва» или песни Окуджавы про Москву, я рыдала в три ручья — как это не банально и не смешно звучит сейчас. Сегодня этого уже нет. Сначала щемило из-за разлуки с близкими друзьями, теперь и это уже прошло: друзья остались далеко, появились новые. Круг людей другой, и личная жизнь уже здесь — а вот чего нельзя приобрести здесь: Арбат и Таганка и театры — это все еще щемит, несмотря на то, что я всегда помню главное — то, что я в России ощущала себя человеком второго сорта, что та страна была не моя. И хотя здесь многие в те годы спрашивали: а есть ли в России телевизоры, и москвичу на это тяжело отвечать, и тут же появляется между нами стена, но ощущение у меня — я дома. Потому что я считаю — не разумом, это не в голове у меня, а я чувствую так — что у меня есть право на эту страну такое же, как и у израильтян, которые здесь родились. Мы совершенно равны в нашем праве на это государство, на этот мой дом. Никто не может сказать — жиды, убирайтесь — или еще что-нибудь в этом роде. Я имею право жить здесь — я в душе ощущаю это право. Во всех трудных ситуациях это меня поддерживает. Я могу отключиться, абстрагироваться от тех израильтян, которые считают меня чужой, мне достаточно стен Иерусалима, потому что это стены моего дома.