Валентин Рыбин - Знойная параллель

— Ну хоть немножко, тетя Оля! — просит Алешка.— Все же купаются. Разве мне нельзя?

— Оля, пусть искупается,— разрешает Чары.— Что он, из другого теста что ли? Такой же пацан, как и все!

— А мы что — рыжие?! — говорю я Чары, сбрасываю одежду и вхожу в реку.

Тоня свела ладони на груди, говорит испуганно:

— Маратка, простудишься! Маратка, выйди из воды...

— Ай, ну вас всех,— решительно говорит Чары и тоже идет в воду.

Мы купаемся, потом ложимся загорать. Благодать такая — лучше ничего не придумаешь. Алешка лежит напротив, смотрит на нас. Взгляд у мальчика строгий и радостный, как у победителя.

— Алешка,— спрашиваю его,— что лучше, орел или курица?

— Орел,— говорит он и улыбается.

— Ну, если орел, то получится из тебя толковый парень.

— А мне и слон, и жирафа нравятся,— добавляет Алешка.

— А что, по-твоему, лучше — бульдозер или экскаватор?

— Бульдозер... Он же как танк, да еще и с огромным ножом.

— Вырастешь, бульдозеристом будешь?

— Нет, я летчиком буду...

— Молодец, таким и будь всегда. Остальное приложится...

Снова бежим купаться. Прыгаем с берега в реку. Лишь вечером возвращаемся в село. Ужинаем и отправляемся в обратный путь. Дурдыклыч, Бибиджемал и вся детвора провожают нас. Вышли на дорогу. Оля забрала с собой дочку. Алешка, видимо, завидует. Смотрит жалкими глазами. Не привык еще здесь. Скучает по матери. Дурдыклыч лучше всех понимает малыша.

— Ну, что, Алеша... Маю мы отдали им, а ты будешь с нами. Со мной будешь. Завтра я тебе помогу сделать саблю.

Дурдыклыч гладит мальчика. Малыш преданно заглядывает деду в глаза. Машина наша разворачивается, мы машем руками.

— Ничего, постепенно привыкнет,— говорит Чары.— Еще каким джигитом будет!

После праздника я вновь целиком окунулся в журналистскую работу. Благо — теперь русло канала приблизилось к самому Мары. Утром выезжаю в Санджарскую степь, вечером возвращаюсь. И так почти каждый день. Иногда ездим туда вместе с Чары. Строящийся совхоз «Москва» объявлен комсомольско-молодежным объектом. Взоры обкома и райкомов комсомола прикованы к нему. В совхоз отовсюду едут юноши и девушки. В основном из городов, но есть и сельские. Живут в палатках. Строят бараки и ставят сборные финские домики. Раньше здесь базировался десятый стройучасток. Кое-что строители оставили: обширный двор со стоянками для автомашин и тракторов, гостиницу на шесть мест и даже кое-какую технику «на разживку». К ней прибавили несколько грейдеров — машины пригнали из Байрам-Али, и механизаторы приступили к планировке полей.

Вот сюда я и заезжаю частенько. Но бываю и на джаре, где заканчивают строители железобетонный навесной лоток, и дальше — у железнодорожного моста, и на строящейся пристани у разъезда.

В один из дней приехали с участка Ковус и Шумов, отыскали меня и пригласили пообедать. Ясно, что не из одной привязанности ко мне, а поговорить о деле. Я не раз помогал им в том или ином вопросе. Иногда газетная заметка хлеще любого выговора действует. Не успеет появиться на полосе, как уже сообщают: по материалу такому-то приняты такие-то меры.

Заходим в ресторан, и что я вижу! Катя — жена Ваньки Мирошина убирает со столов и принимает заказы. Официанткой устроилась. Надо же!

— Катя,— зову ее,— может, и нас обслужишь?

Она вспыхнула лицом, засмущалась, но тут же нашлась:

— Каким это ветром вас сюда занесло?

— Да вот пообедать зашли.

— Тоже нашли место. Да тут пьют, а не обедают!

— А ты нам обед подай... Глядишь, и другие пример с нас возьмут.

Минут через десять Катя подает на стол, спрашивает, как бы между прочим:

— Как там Мирошин? Не видите?

— А ты почему его покинула? — сердито выговаривает Ковус.— Разве так женщины поступают?

— А по-вашему, всю жизнь я должна на нарах походных валяться? Да и было бы за что! Тут я в тепле и при деньгах. Да и квартиру дали. Правда, не ахти какая, но все же — крыша! А этот, дурак, пусть на здоровье прет до самого Каспия. Ему все равно: много платят или мало, лишь бы рычагами трактора двигать.

Смотрю, Ковус еще больше начинает сердиться. Он вообще понимать не хочет людей, у которых, кроме голых расчетов, нет ничего за душой. И сердится он по-своему, как сердятся сильные духом: не поймешь, то ли злится, то ли смеется. На слабом месте женщины начинает играть. Он знает, как Катя ревнива, и говорит ей:

— Да, жалко Ваню Мирошина... Остался без помощницы. Я все еще надеялся, что вы вернетесь. А теперь что делать? Теперь придется дать в помощники Миро-шину другую женщину. Помоложе. У которой сил больше, и которая меньше думает о заработках...