Максим Ююкин - Иван Калита

— Цесарь Азбяк вельми разгневан, — сокрушенно сообщил он. — Знать, кто-то оговорил тебя.

— На все воля божья, — с подчеркнутым смирением вздохнул князь, но в глазах его неукротимым пламенем метнулся гнев. — Ведаю, кто жаждет моего погубления — ворог старый, непримиримый. Давно кружит надо мною московский филин, яко над зайцем, и на сей раз, похоже, мне не вырваться из его когтей. Крепись, дитя мое, — с силой стиснул Александр сыновнее плечо. — Наши вороги вольны в животах наших, но наша честь княжеская им неподвластна. Не можно нам посрамить ее в сей страшный час! — Помолчав, он добавил гораздо тише: — Об одном лишь молю пречистую деву — чтобы тебя пощадил лютый цесарь. Ты же ни в чем, ни в чем не повинен!

— Не надобна мне его пощада! — жестко сказал Федор. — Коли умирать — умрем вместе!

— Что ты говоришь, сынок?! — взволнованно воскликнул князь, у которого на глазах выступили слезы. — Тебе ли думать о смерти? Жизнь твоя яко месяц молодой, недавно народившийся! Кто утешит мать, кто защитит молодших, ежели ты погибнешь? Бедное мое дитя, какое наследство я оставляю тебе! Не токмо отчиной и дединой, но и самим животом своим не властны располагать тверские князья — все в руках поганых!

Стремясь получить более определенные сведения о своем положении, Александр Михайлович обратился к сарайскому епископу Афанасию, который как никто другой из русских людей был осведомлен о хитросплетениях ордынской политики и пользовался при дворе Узбека определенным влиянием.

— Не тревожься, чадо, — ласково сказал Афанасий, выслушав павшего духом князя. — Мыслю, что дело твое далеко не так безнадежно, как ты себе представляешь. Я ведаю, кто мог бы тебе помочь. Цесарица Тайдула вельми расположена к православному духовенству и не упускает случая оказать ему милость, а ее голос кое-что значит для Азбяка, уж ты мне поверь. К ней-то я и обращусь с твоим делом. Ты же, со своей стороны, не поскупись на дары: все жены до них великие охотницы, а об избалованных знатных татарках и толковать нечего.

Епископ сдержал данное князю слово. В тот же день он обратился к великой хатуни с просьбой об аудиенции, и, как обычно, ему не пришлось долго ждать. Но когда Афанасий изложил цель своего посещения, Тайдула нахмурилась.

— О трудном деле ты просишь, божий слуга, — произнесла она, кусая нижнюю губу. — Ты говоришь, князь Искендер не виновен в том, в чем его обвиняют, и я тебе верю. Но великий хакан — да живет он вечно! — убежден в обратном и твердо намерен обрушить на князя свой высочайший гнев. Наш повелитель справедлив и правосуден, но его могли ввести в заблуждение, — Тайдула помолчала. — Я буду с тобой откровенна. Мне никогда не нравился московский князь Иван. В его глазах я читаю неискренность и нечистые помыслы. Но великий хакан, сам обладая благородной и возвышенной душой, подчас недооценивает бездну людской низости. Князь Иван с давних пор пользуется его полным и исключительным доверием, поколебать которое будет весьма и весьма нелегко. Я попытаюсь открыть солнцеликому глаза, но обещать ничего не могу.

Просьба епископа соответствовала и желанию самой Тайдулы, в сердце которой приятная внешность и изящные, благородные манеры тверского князя заронили зерно доброжелательного расположения; свою роль сыграли и преподнесенные Александром Михайловичем ханской супруге богатые дары. Улучив минуту, когда Узбек пребывал в особенно благодушном расположении духа, Тайдула исподволь завела с ним разговор на эту тему.

— За что ты гневаешься на князя Искендера? — как бы между прочим спросила она у мужа, нежно поглаживая его мускулистую, густо поросшую волосами широкую грудь.

Узбек, полулежавший на голубых шелковых подушках с наполненной кумысом пиалой в руке, заметно помрачнел.

— Он мой давнишний враг, — угрюмо ответил хан, — отъявленный мятежник, до сих пор не оставивший свои замыслы.

— Но ты же сам простил Искендера, когда он явился к тебе с повинной, а теперь меняешь свою волю из-за наветов этого хитрого и коварного человека, московского князя, злоба которого к Искендеру хорошо всем известна. Такая непоследовательность не пристала великому хакану, слово которого должно быть твердо, как камень, а не изменчиво, как текучая вода.

Узбек рассердился.

— Замолчи, женщина! — воскликнул он, резко отстраняя от себя жену — Не берись рассуждать о делах, вникать в которые тебе не подобает.

Раздражение хана было вызвано тем, что слова Тайдулы перекликались с глодавшими его собственную душу сомнениями, которые не давали Узбеку принять окончательное решение. Строго говоря, у него не было весомых оснований для казни Александра: единственное доказательство его измены действительно исходило от его же злейшего врага, кровно заинтересованного в падении тверского князя, и уже в силу этого должно было вызывать недоверие. И все же ничто не могло смыть застарелый осадок предубеждения, которое Узбек начал питать к Александру Михайловичу после злополучного тверского восстания; таким образом, привезенное Иваном Даниловичем письмо легло на подготовленную почву...