Натан Рыбак - Ошибка Оноре де Бальзака

Наконец Бальзак прекратил эту немую беседу, которая, впрочем, несколько развлекла его. За дверью раздались голоса. Снизу послышались шаги. Бальзак отважился и трижды постучал. Из-за двери не очень гостеприимный бас проговорил:

— Войдите.

Бальзак толкнул дверь и переступил порог. Он тотчас же узнал хозяина комнаты. Да, это был тот самый человек, с которым он бежал к Тюильрийскому дворцу. Тот тоже узнал Бальзака.

— Как вы нашли меня? — спросил он с удивлением, подставляя гостю стул.

— Случай, — признался Бальзак, садясь и снимая шляпу.

Он огляделся. Все было как прежде. Только детская кроватка и шкаф у стены — вот и вся новая мебель. А кровать та же самая, железная, на тонких ножках, и полосатый матрас, выглядывающий в ногах из-под одеяла. И подоконник выщерблен, и навес над окном все так же загораживает солнце. Все то же. Ничто не изменилось.

— Как вы меня нашли? — вторично спросил хозяин мансарды, не скрывая своего неудовольствия.

«Что нужно этому господину?» — думал стекольщик Канель. Он с тоской посмотрел на кроватку, где лежал в горячке маленький Эжен.

— Я не искал вас, — успокоил его Бальзак. — Когда-то давно, много лет назад, я жил в этой мансарде, и мне захотелось, понимаете, посмотреть…

Хозяин кивнул головой.

— Ну что ж, это хорошо, когда человек хочет заглянуть в свое прошлое, давайте познакомимся. Моя фамилия Канель. Стекольщик Канель с улицы Ледигьер. Может быть, слышали?

Бальзак протянул ему руку и назвал себя. Стекольщик тоже сел.

— Вы одинокий?

— Да, — подтвердил Канель, — но откуда вы знаете, черт возьми?

— Видно, что здесь нет женщины.

— О, у вас опытный глаз, — ответил Канель, — вы, случайно, не в полиции служите?

— Нет!

Канель недоверчиво покачал головой.

— А впрочем, мне все равно, — признался он. — Меня все равно обманули. Я снова голоден и бос, и сынишка умирает, а лечить не на что. Мне, выходит, все равно, что с королем, что без него.

Он говорил это как бы не для Бальзака, а так, для себя, спокойно, но с большим напряжением.

— Я здесь когда-то жил, — продолжал Бальзак, удивляясь своему эгоизму, не понимая, почему он не откликается на горе стекольщика Канеля. — Отсюда, я думал, можно будет осадить Париж и одолеть его.

«Что он плетет? — подумал Канель. — Уж не сошел ли он с ума?»

— И что же, одолели? — спросил Канель, только чтобы поддержать разговор.

— Нет!

Такое признание, короткое и откровенное, смутило Канеля.

— Послушайте, — спросил он сурово, — а вы не врете? Скажите лучше, что вам надо.

— Я не лгу, — скорбно и тихо сказал Бальзак, — я говорю чистую правду. Здесь я жил, здесь создал иллюзию, и я ошибся, Канель. Я пишу книги, Канель, я написал их уже немало, моя фамилия Бальзак. — И он повторил еще раз, как бы помогая Канелю вспомнить его: — Оноре Бальзак. — Он проглотил приставку «де» впервые в жизни, в первый и последний раз постыдился ее. — Может быть, вы слышали о таком писателе, Канель, а? — спрашивал он с надеждой.

Канель откровенно покачал головой.

— К сожалению, нет! — В эту минуту он жалел Бальзака. — Я едва умею читать, — пояснил стекольщик, — и вы не обижайтесь на меня, простите меня, мое грубое поведение.

Заросшее, усатое лицо стекольщика осветилось теплой улыбкой, он растерянно потирал большие заскорузлые руки.

И вот они сидят вдвоем, прежний и нынешний обитатели мансарды дома № 9 по улице Ледигьер. Сухой шорох ветра слышен за окнами. Там вьется дым из трубы соседнего дома. Где-то под окном, верно, на крыше, воркуют голуби.

В постели, разметав ручки, лежит больной ребенок. Тишина мансарды как натянутая басовая струна… Кажется, стоит нечаянно тронуть ее, и она оборвется. Как жаль, что Канель не читал его книг!

На следующий день Франсуа приносит в мансарду дома № 9 на улице Ледигьер пятьсот франков и четыре книжки. Он кладет их на стол перед Канелем. Стекольщик оставляет у себя книги, а деньги возвращает Франсуа. Деньги уже не нужны. Эжен не нуждается больше в лекарствах. На рассвете отец схоронил его.

Канель долго рассматривает книги.

«Кузен Понс», «Отец Горио», — читает он заголовки на обложках, — «Евгения Гранде», «Утраченные иллюзии».

Он, стекольщик Канель, смотрит в окно затуманенными увлажненными глазами. На ресницах у него слезы.

Быть может, это было написано в тот самый день, когда он получил письмо от Ганской, а может быть, и позже. Одно вероятно — он написал эти слова, подавляя удивительное волнение, и возможно, что именно оно, это неожиданное волнение, заставило его оглянуться на прошлое, увидеть себя в мансарде на улице Ледигьер и вновь вмешаться в сложные отношения папаши Горио с его дочерьми. Так или иначе, но важнее всего было то, что среди заметок на страницах большой книги в сафьяновом переплете появились такие фразы: