Натан Рыбак - Ошибка Оноре де Бальзака

— Это радует вас, — улыбаясь, заметила Эвелина.

— Радует? О господи, вы считаете меня сумасшедшим, Ева? Я заболел от страха за свою жизнь, я всякий день ждал ареста, но, конечно, — у него не хватало сил сдержаться, — конечно, Ева, меры Кавеньяка не радовали меня.

— Оноре, Оноре! — Эвелина снисходительно погрозила ему пальцем.

Он схватил ее руку и покрыл долгими поцелуями. Губы его были сухи, жестковаты. Эвелина медленно отняла руку.

— Нет, Оноре, вы все так же невозможны. Вы осуждаете Кавеньяка? Напрасно. Как иначе можно бороться с бунтовщиками? Только казни, эшафоты, розги, тюрьма, каторга. Чернь должна знать свое место, господин писатель. Это вам не игрушка на письменном столе — это жизнь.

Эвелина говорила тихо, но с напряжением, и глаза ее горели неласково. Она то и дело прикусывала верхнюю губу, и лицо ее становилось от этого холодным, жестоким. Бальзак сидел, склонив голову, опустив руки меж колен.

Он не мешал ей. Он терпеливо принимал каждую фразу.

— Друг мой, да знаете ли вы, что такое порядок? В вашей Франции, Оноре, много болтали о свободе и порядке, вы имели случай убедиться, к чему это привело, Больше того, Оноре, эта болезнь черни, как мор, докатилась и до нас, даже здесь, в моей спокойной Верховне, крепостной убил пана Кароля.

Эвелина умолкла на мгновение, выжидая реакции Бальзака. Он только выпрямился и скрестил руки на груди. Неслышными шагами вошел Леон. Принес канделябры с зажженными свечами и поставил их на камин.

— Притвори окно, — приказала Эвелина.

Леон на цыпочках выполнил приказание и бесшумно исчез за дверьми. Эвелина посмотрела ему вслед и, щуря глаза от света, продолжала:

— Вас возмущает Кавеньяк, а как же иначе держать в повиновении это быдло? Я не верю в их честность, Оноре, не верю в порядочность. Я не верю своему лакею. Я чувствую его ненависть. И на ночь я запираю двери спальни, а с собой ношу — видите что? — Эвелина вытащила из-за спины большой черный ридикюль, раскрыла его и поднесла к глазам Бальзака. — Видите?

В ридикюле лежал маленький пистолет. Двумя пальцами Эвелина заперла ридикюль и отбросила его.

— А вы осуждаете Кавеньяка. Мы в России восхищены его порядочностью, Оноре. Мы благодарим бога за такого монарха, как царь Николай. Каждое утро я молюсь за его здоровье, Оноре. Он для нас, дворян, истинный отец и благодетель.

Эвелина багоговейно возвела глаза к потолку, точно в самом деле готовилась сотворить молитву. А он все сносил. Его пугало равнодушие, сомкнувшее его уста. Впрочем, потом он догадался. Это было не равнодушие, а усталость, страшная, нечеловеческая усталость. Неожиданно он увидел в простенке между окнами свой портрет. Остроязыкие огоньки свечей освещали лицо. Он видел себя в зеркале напротив и сравнивал свое изображение с портретом.

«Боже мой, что со мной стало!» — подумал он с глухой скорбью. Что он мог сделать? В простенке, окаймленный золотом рамы, улыбался представительный мужчина, исполненный силы и уверенности в себе. Движением головы он точно отбрасывал невидимые преграды и утверждал свою волю, свое неоспоримое превосходство над миром.

А в зеркале усталый человек, с припухшим лицом и спутанными волосами на голове, сидел на диване и слушал Эвелину Ганскую. А Эвелина? Ее он тоже видел в зеркале. Она тоже изменилась. Разве это та Ева, с которой он встретился в Невшателе?

— Постарели мы с вами, Ева, — сказал он просто, — года идут.

Она замолчала, обиженная и удивленная. Она не могла понять его замечания. Что это — чудачество или, быть может, издевка? Впрочем, для нее это все равно. Она решила не обращать внимания. Сделав вид, что не слышала обидных слов, она продолжала:

— Может быть, Оноре, вы и обо мне будете дурно думать? Ведь я согласилась, чтобы за убийство Кароля двадцать мужиков, приговорили к пожизненной каторге, а убийца — кстати, вы, вероятно, помните его, мы встретили его в степи в прошлом году, молодой, кудрявый, — должно быть, уже казнен. — Так вы и обо мне дурно думаете, Оноре?

Эвелина ждала ответа. Он вспомнил. И в самом деле. Статный русый юноша стоял у воза. Неужели он казнен? Неужели? За что? А, за убийство. Ева же рассказала. Юноша убил управителя. Бальзак вспомнил и управителя. Отвратительный бездельник. И вот юноши нет. Он никогда его не увидит. Бальзак вспомнил и невесту юноши — горничную. Он хотел спросить Еву и о ней, но вовремя удержался. Вспомнилась ссора в Киеве.

Эвелина по-своему истолковала раздумье своего друга. Может быть, не стоило рассказывать ему об этом. Он и в самом деле осудит ее. Такая мысль родила гнев. Хорошо. Если так, она еще больнее досадит прекраснодушному Бальзаку. Она не покажет, что разгадала причину его молчания.