Карин Эссекс - Фараон

Гефестиону, первому министру Египта, от Клеопатры VII, царицы Египта.

Дорогой первый министр!

Тебе надлежит завершить все наши дела на Синае и незамедлительно вернуться в Александрию, чтобы занять пост в моем правительстве. Через две недели я должна покинуть город и направиться в Рим, поскольку Юлий Цезарь просит меня приехать. Разумеется, я возьму моего сына с собой, но моего брата, царя, я оставляю здесь, в Александрии. В мое отсутствие ты будешь его регентом. Держи его под строжайшим надзором. Я перехватила его письмо к нашей вероломной сестре, которая сейчас находится в Эфесе, куда ее сослали римляне. Полагаю, они без одобрения восприняли бы идею задушить столь молодую девушку, хотя, если бы они понимали, с каким пылом она их ненавидит, они, возможно, рискнули бы мнением сограждан и покончили с Арсиноей.

Я направляюсь в Рим, дабы укрепить отношения с Цезарем и его правительством и добиться, чтобы римский Сенат признал моего сына законным. Цезарь сообщил, что такая возможность существует. Теперь, когда Архимед ушел с моей службы, ты — единственный советник, которому я могу довериться безоговорочно.

Поскольку мы — союзники Юлия Цезаря и находимся под защитой его легионов, нам больше незачем содержать наемную армию. Пожалуйста, поручи ее расформирование кому-нибудь из твоих помощников и немедленно возвращайся ко мне.

Я не стану откладывать день моего отъезда. Как говорят римляне, carpe diem. [1] Лови момент ( лат .). Однако это не просто момент, который следует поймать, но сама история. Я не должна опоздать ни на минуту.

Твоя самодержавная царица,

Клеопатра разглядывала себя в зеркало в своих покоях. Евнух Ирас снял сеточку из золотых шнуров, удерживавшую кудри царицы. Нити запутались у него в руках — печальное напоминание о безуспешной попытке соблазнить Антония. Ирас посмотрел расползающуюся золотую паутину на свет, чтобы оценить ее состояние. Потом, сморщившись от отвращения, отбросил в сторону.

Прорицатель разложил карты на столике царицы и читал вслух мрачное предсказание. Клеопатра на него не смотрела, продолжая внимательно изучать свое отражение. Прорицатель тем временем повторил слова жалкого астролога, которого царица отправила к Антонию, — а этот дурак брякнул ему, что Октавиан рожден под более благоприятным сочетанием звезд, нежели великий супруг Клеопатры. Подобные сведения лишили Антония присутствия духа куда вернее, чем само расположение звезд в час его рождения. «Следовало утопить того астролога за то, что он расстроил Антония и отравил великого человека неверием в собственные силы», — подумала Клеопатра.

Ирас приподнял бровь. Царица отпустила заклинателя. Ирас, мрачный, словно козел, в молчании расчесывал ее волосы. Он выглядел обеспокоенным. Даже более обеспокоенным, чем Хармиона, которой царица поверяла все свои полные отчаяния мысли и которую не трудилась утешать. Но Ирас нежен и сентиментален, как многие его собратья-кастраты. Правда, в отличие от большинства из них, Ирасу не свойственна присущая им горечь. Как он признался царице, он являлся любовником мужчин еще до того, как его лишили мужского достояния; Ирас никогда не был твердо уверен в том, что боги изначально намеревались сделать его мужчиной. Он верил, что мать прокляла его еще во чреве и изменила его пол на середине развития плода.

— Мне нечего возразить на это, повелительница. Они были совершенно излишни, — высказался он как-то по поводу его отсутствующих гениталий. — Не могу сказать, чтобы мне их недоставало.

Ирас был ровесником Антония — ему исполнилось пятьдесят четыре, — но выглядел старше. Кожа его была исчерчена сеточкой морщин — довольно необычно для сирийца. Свинцовые белила, которыми Ирас пользовался, дабы приукрасить свою красноватую кожу, лишь привлекали лишнее внимание к испещренной пометами карте его лица — карте, которая никуда не вела. Он, как и царица, подкрашивал свои темные глаза сурьмой, ресницы — чернилами, а веки и щеки — соком тутовых ягод. Ирас не охрил ладони и ступни, как это было в обычае у женщин, но каждое утро проделывал эту процедуру с царицей и в высшей степени осторожно, словно впервые, напудривал Клеопатру.

Ирас не походил ни на мужчину, ни на женщину. В последние годы внешность его приобрела андрогинные черты, вдобавок к наметившемуся брюшку. Иногда царица прислоняла голову к этому брюшку, давая отдых шее, пока Ирас сосредоточенно вплетал ей в волосы крохотные сверкающие украшения и изящные амулеты от дурного глаза; он погружался в эту работу, словно Арахна, ткущая свои поразительные ткани.