Джоан Харрис - Блаженные шуты

Лицо Изабеллы искажено истовой решимостью. Взгляд то ли святой, то ли мученицы; на этот раз не стану ей мешать. Анжелика Сент-Эврё-Дезире Арно не привыкла, чтоб ей вставали на пути.

Однако снаружи уже доносится цокот копыт по дороге, и я понимаю, что враг мой близок; кстати, как раз вовремя. Выбор момента — великое орудие истинного артиста: точный выбор времени — как чуткий инструмент, который терпеливо приводит комедию или трагедию к целой серии кульминаций; неудачный выбор времени — дубина, убивающая мигом напряженное ожидание и сокрушающая и драматизм, и кульминацию. По моим подсчетам, у меня остается минут восемь-десять до пышного въезда Арно; вполне достаточно времени, чтобы состряпать встречу, которую он заслуживает.

— Мужество, дети мои, мужество! Сатана знает, что мы ждем его появления. Мы вместе взглянем ему в лицо, и мы крепко стоим теперь, объединенные нашей верой и нашим убежденностью, готовые выйти на бой. Дьявол предстает под тысячью разных личин: может быть красавцем и уродом, он может предстать мужчиной или женщиной, ребенком или диким зверем, может принимать облик влюбленного, властителя, и даже иногда облик епископа или короля. Скоро вы увидите его лицо, дети мои; уже приближается к нам Князь Тьмы. Я слышу звуки адских колес, грохочущих по дороге к нашему монастырю. Мы здесь, Сатана! Покажи нам лицо свое!

Редко публика — будь то при Дворе или в провинции, — бывала так страстно заворожена выступлением одного актера. Эти смотрели на меня так, будто их души целиком принадлежали только мне. Пламя жаровен озарял мое лицо адским пламенем. Над нами колотил по крыше очистительный дождь; после стольких дней зноя и засухи он вызвал общий восторг. Все воздели головы к небесам, жадно уставились взглядами вверх, ноги самопроизвольно задвигались: моя dea ex machina [61] Богиня из машины (лат.) — перефразировка известного выражения Deus ex machina (Бог из машины). Особый вид развязки в античных трагедиях. Неожиданное вмешательство божества, спустившегося на сцену при помощи машины и способствующего разрешению конфликта героев. была готова к выходу на сцену…

Приближался кортеж епископа. Я видела их, они уже были, наверное, на расстоянии полумили; уже слышалось фырканье лошадей и скрип колес кареты под дождем. Сопровождение было немалое, даже для епископа; по мере их приближения я разглядела две хоругви и догадалась, что епископ взял с собой еще одного представителя своего сана, а может быть и выше, чтоб вместе разделить семейный триумф. Я взглянула вниз на часовню и увидела, как Перетта, с резвостью, которая так прекрасно сказалась при исполнении ею роли Нечестивой Монахини, снова нырнула в тень. Мне оставалось только верить, что она помнит все указания, полученные от меня. Глаза ее блестели, как у смышленой птички, но я понимала, что малейшее переключение внимания — на полет чаек, на мычание коров на болоте, на отражение цветных витражей на каменных плитах, — и все пойдет прахом.

Мое убежище высоко на колокольне, неподалеку от самого колокола, который свисает с железной крестовины из самой узкой части остроконечной крыши. Мое гнездилище весьма опасно, сюда можно забраться только по грубым лесам, возведенным работниками, чинившими крышу, но это единственное место, где я могу работать. Даже сейчас я ни в чем не могу быть уверена; это выступление не предварено ни единой репетицией, ни единым публичным выступлением. Здесь полутемно. Лишь скудный дневной свет облачного неба просачивался сквозь прорехи в крыше, внизу в пелене от курившихся благовоний расплывалось пламя свечей, — как россыпь светлячков в кромешной тьме. В своем облачении я сливалась с дымом; на голову наброшен капюшон, чтобы лицо не было заметно. Веревка — как надеялась я, достаточно длинная, — была трижды обкручена вокруг моей талии, конец утяжелял кусок свинца. Мое дыхание, казалось, заполнило все пространство, едва наступила тишина и Лемерль начал свое выступление.

О да, он был неподражаем. И он это понимал; хотя с моих высот разглядеть его лицо я не могла. Но по голосу было очевидно, что он упивается собой. В стенах часовни его голос был слышен отовсюду. Они ловили каждое слово, и, поражая их, слова разлетались по всей глубине часовни. Все декорации соответствовали должным местам: жаровни, свечи, груды цветов, — суля рай или ад. Очень много зависит, поучал меня Лемерль в наши парижские дни, от мастерского выбора положения нескольких предметов простейшего реквизита: лилия в волосах или жемчужные четки в руке подчеркивали невинность даже у самой разнузданной шлюхи; нарочито выставленный напоказ кричащий эфес шпаги у пояса отобьет охоту обидчика — пусть даже в ножнах вовсе шпаги нет. Люди видят то, что хотят увидеть. Потому-то он и выигрывает в карты, потому-то сестры так и не узнали, кто прячется под личиной Нечестивой Монахини. Таков его стиль: искусство и сбивание с толку. И хоть я видела тюки, разбросанные вдоль по стенам, хоть уже чуяла запах масла, которым он поджигал солому, догадывалась о том, что под каждой скамьей разбросаны масляные тряпки, но сестры были слишком слепы сейчас в этом дыму и парах ладана, чтобы все это заметить, они видели лишь эту сцену и это представление, к лицезрению которого так старательно их готовили.