Наталья Павлищева - Екатерина Медичи. Любовница собственного мужа

Папа вообще недолюбливал королей, которые вовсе не желали быть покорными и норовили все сделать по-своему! Один английский Генрих VIII чего стоил. О… эта заноза не скоро будет удалена из памяти бедного Климента… Изначально все шло как обычно: пожелав сменить жену и узаконить отношения с любовницей, Генрих смиренно попросил разрешения на развод со своей первой супругой Екатериной Арагонской. Климент и сам не мог бы объяснить, с чего вдруг заартачился, ведь сначала же согласился… Генрих Тюдор, король отнюдь не смиренный, решил, что может обойтись и без согласия Римской церкви, а заодно и без самой этой Церкви, учредив свою собственную! Так ненужная строптивость папы Климента в вопросах развода привела к отделению английской Церкви!

Конечно, Франциск не Генрих, и от него ожидать подобных выходок не стоило, но надлежало быть весьма и весьма осторожным. Даже с этой девчонкой Екатериной, вбившей себе в голову, что влюблена в кузена Ипполита! Хвала Марии Сальвиати, которая заметила эту дурь, иначе не миновать бы беды. Пришлось Ипполита срочно заманивать кардинальским местом, а саму Екатерину выдавать замуж. Хорошо, что парень оказался сговорчивым, а мог и обрюхатить свою пассию, пришлось бы отдавать земли Флоренции и богатства Медичи этому Ипполиту.

Вспомнив о такой угрозе, Климент даже перекрестился, благодаря Господа за своевременное вразумление.

В ожидании своего венценосного деда-дяди невеста носилась по округе, плясала до упаду, щебетала по-французски и учила родословную французских королей. Марию поражало ее пристрастие к… высоким каблукам.

– Дитя мое, к чему так мучить свои прелестные ножки? Они устают от этого дурацкого сооружения.

– Мадам, вы же сами рассказывали, что король и его сын высокого роста, представляете, как буду выглядеть рядом с рослым женихом я? Каблуки хоть чуть скрасят эту разницу…

– Но в такой обуви невозможно ходить!

– Ходить? Да я даже танцую! – и Екатерина показывала разные танцевальные па. Вообще-то, она не только танцевала, а умудрялась даже бегать в непривычной обуви, изготовленной именно для нее.

Вокруг Екатерины было странноватое окружение, с одной стороны, это люди папы, которые следили за каждым словом, каждым жестом герцогини и спешили доложить своему хозяину о том, насколько вольно ведет себя эта вчерашняя воспитанница монастыря! С другой – рядом был аптекарь Космо Руджери, приехавший из Парижа нарочно, чтобы помочь своей соотечественнице нужным советом и создать для нее нечто особенное. Никто не сомневался, что главным для братьев Руджери было завоевать внимание будущей супруги принца, а за ней и всего двора.

В таком соседстве кардиналов и Руджери было нечто странное, потому что братья занимались не только аптекарским делом, но и магией. И именно пристальное внимание Космо Руджери к Екатерине подсказало многим, что у этой девочки особенное будущее. Альфонсина Строцци, тоже уезжавшая с маленькой невестой, первой сообразила поинтересоваться у мага о будущем предстоящего брака. Космо Руджери чуть усмехнулся:

– Это будет несчастный брак, но он будет!

– Почему несчастный?! Нельзя ли что-то изменить?

– Мадам, вы хотите изменить судьбу? Изменить сможет только сама Екатерина, но она не захочет этого делать. И перестаньте меня расспрашивать, тем более о чужом будущем!

Руджери создали для Екатерины несколько новых духов, притираний, средств для волос и тела. Но невеста была еще юна, пользоваться всем этим рановато, по поводу ее покраснений на лице аптекарь просто пожал плечами:

– Вы не хуже меня знаете, мадам, что достаточно родить ребенка, чтобы большинство юношеских проблем исчезло.

Саму невесту это мало волновало, она дышала воздухом свободы. Настоящей свободы, конечно, не было, но это смотря с чем сравнивать. Девочке, которая несколько лет провела под угрозой быть отданной в дом терпимости, обесчещенной прилюдно или попросту растерзанной обозленной толпой, уже одно то, что ей улыбаются и радуются ее существованию, было счастьем. Из беспокойных детских лет у нее остался устойчивый ужас перед любым бунтом и уверенность, что бунтовщики заслуживают смерти и только смерти. Как бы ни была жалостлива и добра сама Екатерина, время, когда она находилась во власти беснующейся толпы и только собственная выдержка ребенка не позволила этой толпе одержать верх, ожесточило ее сердце к тем, кто собирается на улицах, чтобы выкрикивать что-то противное. Бунт – это худшее, что может быть! – навсегда поняла Екатерина.