Павел Федоров - Синий шихан

– Ты правду говоришь. Вот и будь моим первым товарищем, – ответил Кодар.

Василий прожил у него неделю. Расстались они друзьями. Это случилось около двух лет назад, когда Василий первый раз убежал с каторги.

Посадив Василия на коня, сумерками Микешка и Маринка привезли его в станицу и спрятали в амбаре.

– Это, мама, никакой не бродяга, – успокаивала Маринка обомлевшую от испуга мать.

– Час от часу не легче. Куда мы его денем, господи боже мой!

– Вылечим и дальше отправим.

– Боже мой! – всплескивала руками Анна Степановна. – Мы ее хотели замуж отдать, а она совсем глупенькая.

– Вот и хорошо, значит, не нужно отдавать. Пусть Буянов забирает свои сережки и идет на все четыре стороны.

– А мы уж решили, что тебе замуж хочется. Отца с матерью не спросила, жениха потребовала.

– Для того и потребовала, чтобы вы на него посмотрели, а я уже видела. Богатый, глаза голубенькие.

– Уж не женишка ли себе приволокла? – Мать невольно улыбнулась. – Хорош, нечего сказать.

– Не смейтесь, мама. Он человек больной. Ежели не примете, увезу в лес, сама кормить буду. И выхожу.

– Значит, нам самим теперь пропадать? – упорствовала Анна Степановна.

– Не понимаю, мамаша, о чем вы толкуете? Он же больной человек.

– А если атаман узнает, тогда что?

Такой вопрос сначала несколько озадачил Маринку, однако она тут же сообразила, что знать об этом никто не должен, кроме своей семьи.

– Какая нужда атаману к нам в амбарушку заглядывать? Никто не узнает. Меня хоть на куски разрежь, чтобы я кому проболталась. А тятя тоже никому не скажет. Вот и все.

– Делай как знаешь, – Анна Степановна махнула рукой. – Придет отец, с ним и говори.

Когда вернулся Петр Николаевич, не нашедший в тугае дочери, больной был уже вымыт, переодет в чистое белье, накормлен и лежал в амбаре на Маринкиной перине. При свете керосиновой лампы он разговаривал с девушкой.

– Марина, выйди на минутку! – крикнул через дверь Петр Николаевич.

Маринка вышла и встала на пороге.

– Кого это ты, доченька, подобрала? – после напряженного молчания спросил отец.

В его голосе Маринка не чувствовала ни угрозы, ни строгости. Это был обыкновенный, спокойный отцовский тон, каким он всегда с ней разговаривал. Отец и дочь всегда понимали друг друга с одного слова, с одного взгляда.

– А вы, тятя, разве не подобрали бы? – с какой-то внутренней напряженностью спросила Маринка.

Петр Николаевич на минуту задумался. Потом, притянув Маринку к себе, молча поцеловал ее в лоб.

– Замуж пойдешь? – гладя рукой ее мягкие шелковистые волосы, спросил Петр Николаевич.

– А что, я вам надоела?

– Есть немножко.

В темноте Маринка не видела его лица, но чувствовала его обычную задумчивую улыбку.

– Чем же я вам надоела?

– Характером.

– А разве это мой характер?

– А чей же?

– Ваш… Чья я дочь?

– Положим, моя, но все-таки…

– Что все-таки, говорите без колдовства.

Колдовство на их языке означало ложь, обман.

– Зачем сегодня сережки взяла?

– Коробочка приглянулась, – смущенно ответила Маринка.

– Он ли?

– Да откуда мне было знать, что там сережки.

– Пожалуй. А старик приглянулся?

– Кудряво говорит, в словах запутаться можно, да и глаза раскосые.

– А жених как?

– Глазки как у барашка.

– А как себя твой больной чувствует?

– Ему бы фельдшера, тятя.

– Посмотрим. В баню надо его.

– Мы уж вымыли.

– Кто мы?

– Микешка. А мы с мамашей воду таскали.

– Молодцы. Вот только мать на тебя за гостя сердится. – Петр Николаевич беззвучно рассмеялся. – Про него много говорить не полагается, и мать нельзя тревожить.

– А с вами можно тайно разговаривать?

– Понемножку.

– Вы знали, что царь народ с иконами расстреливал или не знали?

– Знал.

– Почему мне не говорили? Сказки только рассказывали. А я в школе на царя, как на боженьку, молилась и тоненьким голоском подпевала: «Боже, царя храни». Как же бог будет хранить царя, когда он в него из ружьев палит! Значит, бог-то смирненький…

– Рано было тебе все это знать.

– А вы за бога или за царя? – въедливо допытывалась Маринка.

– Я спать, дочка, хочу.

– Не дам спать, коль не скажете.

Маринка все крепче и крепче прижималась к отцу.

– Пока, Маринка, я за бога. Сама сказала, он смирненький. Грехи прощать умеет, а вот царь-то не простит никогда. Запомни.

Вернувшись домой, Буянов продолжил поминки по отцу. Домашние, близкие родственники, знакомые, почувствовав после смерти деспотического старика некоторую свободу, не прочь были пображничать на дармовщинку, старались во всем угодить новому хозяину, льстили, выслуживались и превозносили доброту Матвея Буянова до небес.