Павел Федоров - Синий шихан

– Я больше всего привык надеяться на себя, мистер Хевурд.

Хевурд наклонил голову и ничего не ответил.

Пока Бен Хевурд и инженер Петр Эммануилович Шпак решали судьбу амурского казака Мартьянова, в доме Печенеговой произошло исключительно важное событие. Действие происходило в заново отделанном кабинете Филиппа Никаноровича Печенегова. Около широкого итальянского окна, держась за тяжелую штору, стояла Зинаида Петровна. По кабинету из угла в угол, придерживая полы изодранной, много раз заплатанной черкески, подпоясанной мочальной веревкой с большим узлом, ходил грузный, высокий человек. Изредка останавливаясь напротив барыни, он грозно встряхивал седеющей чубатой шевелюрой, подносил большой грязный палец к своему длинному крючковатому носу и хриплым басом говорил:

– Стол, который ты заставила своими финтифлюшками, кто приобрел? Я, войсковой старшина Филипп Никаноров Печенегов. Ковер, ружья, шашки отец мой из Хивинского похода привез с поручиком Куропаткиным, которого я, тогда молодой хорунжий, охранял. А ты меня, мужа своего, принять не желаешь.

– И не приму, – чуть слышно отвечала Зинаида Петровна упавшим голосом.

Ее муж, которого все привыкли считать мертвым, пожаловал к ней в полном здравии. Для Печенеговой его появление было кошмаром, от которого хотелось бежать без оглядки. Только бы не видеть этих маленьких желтоватых глаз, хищно загнутого носа и широких коричневых, выгоревших на солнце штанов, заправленных в рваные, когда-то покрытые лаком голенища.

– Ты не примешь? Может быть, ты на меня собак натравишь? Своих гайдуков заставишь бить меня? Да я вас съем со всеми потрохами! Я здесь хозяин. Я, Филипп Печенегов.

– У меня завещание, – попробовала защищаться Зинаида Петровна.

– Ха, ха! Этой бумажкой козырнешь, когда меня не будет на свете! А сейчас я, матушка моя, живехонек и здоровехонек, мужчина в расцвете сил… А ты? Ты… тоже ничего…

Печенегов многозначительно прищурил один глаз и залихватски, как он это умел делать, с ничем не прикрытой наглостью крутнул головой и басовито рассмеялся.

– Не смейте называть меня на «ты»! Не смейте! – визгливо крикнула Зинаида Петровна, беспомощно топая по полу маленькой ножкой в бархатном башмаке.

– Хорошо, хорошо… Я буду приличен. Только ты мне эти… – Печенегов покрутил перед ее лицом грязным согнутым пальцем, – разные фи-фи и би-би оставь. Знаю я тебя давно… Лучше скажи холуям своим, чтобы баню пожарче натопили да мундир мой достали и чтоб закуска была приготовлена, как полагается при встрече хозяина. Предупреди всех своих гостей и слуг, чтоб почтение мне было оказано полное! А то я их выучу, весь мясоед чесаться будут… Кстати сказать, что это у тебя за приживальщики?

Зинаида Петровна назвала всех живущих в доме гостей. Печенегов остался доволен. В особенности его заинтересовал Бен Хевурд. Еще будучи конским ремонтером и офицером с незапятнанной репутацией, он не раз встречался в Оренбурге с Мартином Хевурдом и продал ему несколько породистых выездных лошадей. О богатстве Степановых он уже слышал в Сибири. О них он сказал жене так:

– Дуракам счастье! Ну, а как сын? Володька как?

– Владимир уже офицер. В отпуск сюда приехал.

– Отца-то хоть вспоминал когда-нибудь? – хрипло спросил Печенегов, подавляя скрытое в душе чувство, силу которого он понял, только находясь в тюрьме.

– А ты-то сам его помнишь? – усмехнулась Зинаида Петровна, помнящая, что прежде он относился к ребенку так, словно его и не существовало.

– Мне некогда было о нем помнить. Я тогда для тебя старался, капитал наживал…

Филипп Никанорович взглянул на жену зло и хриплым, прерывающимся голосом продолжал:

– Не о нем думал, а о тебе, чтобы ты красивые платья могла надевать, пить дорогие вина, на рысаках гонять… ты, ты!.. Э! Да что там толковать! – Он взмахнул рваными кистями широкого обшлага черкески и присел на накрытый ковром диван. После напряженного молчания, глухо откашлявшись, добавил: – Я тут останусь. Мне в этом отрепье самому на себя глядеть тошно… Как вор, задами к собственному дому крался… Ты иди распорядись, хотя нет… я хочу еще два слова молвить.

– Говори уж все сразу, – унимая зябкую во всем теле дрожь, не глядя на него, проговорила Зинаида Петровна.

– Я хочу, чтобы ты поменьше юбками крутила и меня и сына не позорила. Это не Петербург, куда ты бежать с этим мизгирем собиралась…

– Я тебе не позволю об этом говорить! Слышишь?