Сергей Тепляков - Бородино

Маевский с утра думал, что могло бы значить его чудесное вчерашнее спасение, но ничего придумать не мог – больше никаких намеков от Господа Бога не было. В конце концов, он рассудил, что остаётся одно: честно исполнить свой долг – подгонять сейчас мужиков, чтобы ров был поглубже, а вал повыше, да выспаться, чтобы иметь силы на весь завтрашний день.

С утра по 2-й армии был разослан приказ Багратиона: «рекомендуется господам начальникам войск употребить все меры, чтобы завтре к свету люди поели каши, выпили по чарке вина и непременно были во всей готовности». Маевский сам раздавал адъютантам списки с приказа. «Вот по нему и буду действовать», – усмехнувшись. подумал он.

Издалека он увидел подъезжающего со свитой Багратиона и поскакал навстречу.

– Представь, Маевский, сейчас князь Кутузов решал, укреплять ли ему курган перед позициями шестого и седьмого корпусов! – сердито воскликнул Багратион, которому явно хотелось выговориться. – У нас бой на носу, а их сиятельство ещё ничего не решил!

Маевский промолчал и про себя улыбнулся, вспомнив ходившую везде шутку про нос, в которой известный многим гусар и поэт Денис Давыдов, приехав к Багратиону, якобы говорит: «Ваше сиятельство, неприятель на носу!», а Багратион ему отвечает: «На чьём? Если на твоём, так это близко, а если на моём, так мы ещё успеем пообедать!»…

«Да, если битва на багратионовом носу, так мы крепость здесь построить успеем»… – подумал Маевский.

– И что же решили? – спросил он.

– Беннигсен говорил одно, Толь другое, Кутузов молчал, а я потом уехал… – сказал Багратион. – Нет сил. Канцелярия, а не армия. Немец Барклай был плох, а и сей гусь, названный князем и вождём, не лучше! Не знаю, что уж они там построят, завтра поглядим…

Они тронули лошадей и поехали к Семёновскому. Багратион, которому стало легче, вгляделся вдаль и вдруг спросил:

– Одну избу в Семёновском оставили для меня. А для кого же вторая?

– Осмелился я за собой удержать, – отвечал, улыбаясь, Маевский. Багратион захохотал.

– Да как же ты исхитрился?

– Отбил несколько атак, ваше сиятельство! – улыбаясь, ответил Маевский. – Поставил караульного и велел ему говорить, что это, мол, армейское дежурство, а слово «дежурство» есть магика и в войне, и в мире. Зато до утра у меня есть крыша над головой.

– Хитёр, хитёр… – крутя головой, сказал Багратион.

– Не заедем ли ко мне, ваше сиятельство, у меня прекрасный стол… – предложил Маевский.

– Ой ли? – усомнился Багратион. – Уж лучше моего?

– Оспаривать первенство не берусь, – деликатно начал Маевский, всегда думавший, что так, как он, на войне не умеет устраиваться никто, – но повар у меня преизрядный, а на сегодня решил я пустить в дело отличное констанское вино.

– А! Александрийский мускат! – проговорил Багратион. – Царское вино! Где же ты ухитрился его добыть?

– Так ещё при отъезде государя из армии в июле узнал, что часть погребка царёвы повара забыли… – отвечал Маевский. – Ну а я не забыл…

– Ишь ты… – мотнул головой Багратион, и улыбнулся. – Сладкое оно… Да и Наполеон, говорят, его любит, а я Наполеона – нет. Ну да поехали…

Маевский приказал вынести из «дежурства» стол. Откуда-то взялась и посуда – хрусталь, тоже как бы не забытый царёвой кухней. Хотя Маевский внутренне и беспокоился, видя размеры свиты Багратиона, но вина хватило на всех.

– За завтрашний день, господа! – сказал Багратион, поднимая свой бокал. – За победу русского оружия! Кому будет счастье – выпьет послезавтра с Маевским. А кому не будет счастья, тому будет слава…

Глаза князя сияли. Маевский всю свою долгую жизнь помнил это сияние, а александрийского муската с тех пор не пил больше никогда – перехватывало горло от слёз.

«– Подтвердить от меня во всех ротах, чтобы оне с позиций не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем господам офицерам, что, отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно только достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу нашей позиции»…

Генерал Александр Кутайсов, начальник русской артиллерии, приостановил диктовку, давая адъютанту Николаю Дивову записать сказанное. По обычаям войны потеря пушки была равна потере знамени, от этого артиллерия съезжала с позиций при первом призраке опасности. Кутайсов же знал, что самые действенные картечные выстрелы – те, что сделаны в упор. Он видел под Прейсиш-Эйлау лежащий рядами корпус Ожеро: корпус в метели вышел на русскую батарею в семьдесят с лишним пушек, и почти все из 18 тысяч человек были расстреляны несколькими залпами.