Маргерит Юрсенар - Последняя милость

Это может показаться странным, но прошло почти тридцать часов, прежде чем исчезновение Софи заметили. Как и следовало ожидать, первым поднял тревогу Шопен. Он встретил Софи нака­нуне около полудня в том месте, где дорога на Марбу сворачивает от берега и углубляется в еловый лесок. Софи попросила у него заку­рить; сигареты у него как раз кончились, и он разделил с нею послед­нюю из пачки. Они присели рядом на старую скамью, оставшуюся там расшатанной свидетельницей тех времен, когда все озерцо на­ходилось в границах парка, и Софи поинтересовалась, как себя чув­ствует жена Шопена — та только что родила в варшавской клинике. Расставаясь, она велела ему молчать об этой встрече.

— Только держи язык за зубами, понял? Видишь ли, дружище, меня Эрик послал.

Шопен привык, что она выполняла для меня небезопасные пору­чения, и неодобрения своего не высказывал. На другой день, однако, он спросил меня, посылал ли я девушку по какому-нибудь делу в Мар­бу. Я в ответ лишь пожал плечами, но Конрад встревожился и пристал ко мне с расспросами; мне ничего не оставалось, как солгать и зая­вить, что с моего возвращения я Софи не видел. Было бы, наверно, благоразумнее признаться, что я встретил ее на лестнице, но ведь лжем мы почти всегда для себя, а я силился подавить в себе воспоминание.

Назавтра двое вновь прибывших в Кратовице — русские бежен­цы — обмолвились о молоденькой крестьянке в меховой шубке, с которой они повстречались в пути; это произошло в какой-то хи­жине, где они отдыхали, пережидая метель. Они поздоровались с нею и перебросились шутками, но плохо друг друга поняли, так как эти двое не знали местного диалекта; еще она поделилась с ними хлебом. В ответ на вопросы, которые один из них попытался задать по-немецки, девушка покачала головой, как будто говорила только на здешнем наречии. Шопен уговорил Конрада прочесать окрест­ности, на это ничего не дало. Все фермы в округе опустели, а одино­кие следы, которые нашли на снегу, могли с тем же успехом принадлежать какому-нибудь бродяге или солдату. На другой день так разыгралась непогода, что даже Шопен отказался от мысли продол­жать поиски, а потом красные опять атаковали, и у нас появились другие заботы помимо бегства Софи.

Конрад не поручал мне стеречь свою сестру, и, в конце концов, не я умышленно толкнул Софи в скитания. И все же в эти долгие бессонные ночи образ девушки, бредущей по замерзшей грязи, вста­вал передо мной неотступно, точно привидение. В самом деле, мерт­вая Софи никогда после не преследовала меня так, как в то время Софи пропавшая. Поразмыслив над обстоятельствами ее бегства, я напал на след, но держал свою догадку при себе. Я давно подозревал, что, хоть Кратовице и отбили у красных, отношения Софи с быв­шим приказчиком из книжной лавки Григорием Лоевым не обо­рвались окончательно. А дорога на Марбу вела еще и в Лилиенкорн, где жила, занимаясь двумя весьма доходными ремеслами — повиту­хи и портнихи, — мать Лоева. Муж ее, Яков Лоев, промышлял делом не менее популярным и еще более доходным — ростовщичеством, — долгое время, хочется надеяться, без ведома сына, а затем к величай­шему неудовольствию последнего. Когда в округе свирепствовали антибольшевистские силы, папашу Лоева пристрелили на пороге его лавчонки, и теперь в маленькой еврейской общине Лилиенкорна он занимал завидное положение мученика. Жена же его, хоть и была особой подозрительной со всех точек зрения, имея сына — команди­ра Красной армии, ухитрилась до этой поры удержаться в здешних краях, и для меня подобная изворотливость или беспринципность говорили не в ее пользу. В конце концов, кроме фарфоровой люстры и обитой алым репсом гостиной семейки Лоевых, Софи ничего в сво­ей жизни не видела за пределами Кратовице, и, коль скоро она нас покинула, больше ей, пожалуй, некуда было пойти. Для меня не было тайной, что она обращалась к мамаше Лоевой, когда боялась бере­менности или болезни после учиненного над нею насилия, первого ее несчастья. Если такая девушка однажды доверилась еврейской мат­роне, это уже было основанием для того, чтобы положиться на нее снова, когда бы ни понадобилось. Вообще-то — и я, надо думать, ока­зался достаточно проницателен, чтобы заметить это с первого взгля­да, вопреки самым дорогим моему сердцу предубеждениям, — на лице заплывшей жиром старухи читалась какая-то грубоватая доброта. В той казарменной жизни, которую Софи приходилось вести среди нас, их, как бы то ни было, связывала извечная женская солидарность.