Франц Энгел - Мера Любви

— Пьетро, нам надо к кому-нибудь пристать, надо найти обоз или что-нибудь в этом роде, не знаю. Сами мы никуда не доедем, — сказал Джованни слуге, который не понимал никакого другого языка, кроме итальянского, и тут же заметил, что новый его слуга почувствовал себя обиженным. Джованни подозвал того к себе.

— Годрик, ты откуда, ты понимаешь местный язык? — заговорил с ним Джованни на французском.

— Как не понимать, мессир, я здешний, — ответил Годрик, тщательно выговаривая французские слова.

— Ты знаешь, куда нам ехать? Годрик пожал плечами.

— На север, на запад, в какую сторону графство Честер?

— Вам виднее, мессир, — ответил Годрик.

— Знаешь постоялые дворы, где собираются торговцы? — спросил Джованни.

Годрик не знал. Сколь ни было это прискорбно, но Джованни решил, что Годрик дурак и толку от него мало. Джованни посмотрел на затянутое тучами небо. Как в городе определить, где север? Куда выходит больше всего глухих стен. Джованни огляделся. Ненадежный ориентир, дома подчиняются прихоти застройки. Тогда река. Река течет с запада на восток. Или нет? Джованни не был уверен, он ведь пробыл в Лондоне меньше суток. Ехать пришлось наугад.

— Где ближайшие городские ворота? — спросил он Годрика. Тот наконец понял, что от него требуется, и показал путь.

Джованни объехал несколько таверн, пока не нашел многолюдный обоз, выезжающий в тот же день в Йорк. Время уже близилось к полудню, но люди не собирались оставаться лишнюю ночь в столице. Это были мелкие торговцы, закупившие в Лондоне немудреного товара. «Для цивилизованных хозяйств Йоркшира», — как они выражались. Торговцы понимали по-французски. Джованни рассказал им все как есть: что его назначили епископом в Силфор, в графство Честер, архиепархии Йорка, что он не знает ни слова по-английски. Просил взять его с собой до Йорка, обещал заплатить, сколько скажут. Услышав, что он епископ, торговцы смутились.

Мы люди простые, — сказал самый разговорчивый из них, — мы вам, мессир, не компания.

Джованни упрашивал, торговцы посовещались и наконец решили взять его с собой, сжалившись над ним ради его искренности и беззащитности.

— Далеко ли до Йорка? — спросил он.

— За неделю доберемся, мессир, — услышал он в ответ и возблагодарил Господа за то, что тот даровал ему довольно ума, чтобы пристать к обозу, а не отправляться искать Силфор по всей Англии на свой страх и риск.

Прошло не семь, а добрых тринадцать дней, пока добрались до Йорка.

Едва выехав из Лондона, свернули с главной дороги. Джованни объяснили, что бедные торговцы не имеют возможности платить многочисленные пошлины за проезд, им приходится довольствоваться обходными тропами. Они избегали показываться в виду замков и бургов, переправлялись через реки вброд, чтобы не платить мостовой сбор.

В первый раз выбрали для ночлега небольшое приорство. Торговцы просили Джованни молчать и стараться не попадаться монахам на глаза.

— Мы вынуждены представляться паломниками, идущими по святым местам Англии, — объяснил самый говорливый из них, — и то, что вы француз, мессир, может показаться странным. Понимаете, мы не хотим, чтобы к нам приставали с лишними расспросами.

Так они и скитались по монастырям, где их принимали из милости, ели что дают и спали где придется. Джованни не привык спать в общей комнате и ненавидел грязь, поэтому ночлеги этого путешествия стали для него настоящим испытанием. Среди похрапывания и посапывания своих товарищей, Джованни ночи напролет дрожал от омерзения, сидя где-нибудь на краешке вонючей соломы, призванной служить путникам постелью, и старался, чтобы на него не попали вши и блохи. Ему постоянно казалось, будто по нему кто-то ползает.

Вторым испытанием оказалась погода. Несмотря на то, что стояло лето, Джованни было зябко, влажный ветер пронизывал до костей; когда небо затягивали облака, еще ничего, но когда пекло солнце, становилось одновременно и жарко и холодно, и Джованни чувствовал себя больным. Оттого ли, что погода вечно менялась, или от усталости и недосыпа его мучили головные боли.

И совсем уж тоскливо становилось Джованни, когда вокруг говорили о чем-то, смеялись каким-то шуткам, а он, не понимая ни слова, оставался ни при чем. Он замечал, что торговцы стесняются его, им неловко от своей грубости и простоты. Он мок с этими людьми под дождем, помогал вытаскивать телеги из грязи, делил непропеченный хлеб, наскоро приготовленный для бедных паломников, но так и не стал для них своим, не мог стать.