Евгений Богданов - Черный соболь

– Нехристи! Ясак не платят, а свадьбы играют. – Он словно бы только теперь увидел Бармина. – А тебе чего? Кто таков?

– Из Холмогор я. Пришел промышлять зверя малой артелью, – пояснил Аверьян и положил на стол перед дьяком три копейки серебром. Дьяк потянулся за морошкой, на обратном пути провел локтем по столу – и монет как не бывало. Аверьян еле сдержал улыбку, подумав: «Ну и ловкач! Как это он?»

– Говори дело. Мне некогда, – отозвался дьяк, причмокивая. Борода дрожала над раскрытой книгой с какими-то записями.

Аверьян объяснил. Дьяк назвал два имени.

– Сперва справься о Семене Ледащем, пинежанине. Он тут поселился еще до острога. Женат на самоедке, и дети у него пошли – один глаз туды, другой сюды. Один на Поморье глядит, другой в лес. А живет он… – дьяк не досказал, опять потянулся за морошкой. Аверьян не утерпел, спросил:

– С похмелья, что ли?

– Какое с похмелья! Для здоровья ем. Поживи тут с год – все зубы выпадут. Морошкой только и спасаюсь, да кедровника отваром… Дак вот, живет он, Ледащий, на посаде. От постройки медника Матвея третья изба к реке. И еще… – Дьяк помедлил. – Ежели Семена дома не окажется – может, ушел в лес али на реку, – спроси Прошку Шеина. Этот из Пустозерска. Он те все расскажет.

– А изба? – спросил Аверьян.

– А изба – третья от медника по сю сторону, от реки, значит… А сам я те посоветую зверя промышлять вверх по Тазу-реке! Поднимись верст на полста и руби зимовье. Места там, ежели подале от реки, малохоженые. Да упромышлишь что – меня не забудь.

Аверьян разыскал обоих промышленников. Поговорил с одним, потом с другим. Пинежанин и пустозерец обжились в Мангазее, обретя здесь вторую родину. Построили избы, обзавелись семьями. Жили промыслом: зимой добывали зверя, летом рыбу, птицу. Оба тосковали по Поморью, собирались, накопив денег и построив судно, вернуться домой.

Хлебосольно принимая Аверьяна, угощали добрым пивом, отменной пищей, просили, чтобы привел своих товарищей. Но когда разговор коснулся промысловых угодий, оба стали сдержанны, говорили с оглядкой. Известно: прибыли соперники, которые могут занять выгодные, прибыльные места, какие местные охотники считали своими. Но все же Бармин выведал от них, что лучше всего подняться вверх по реке. Чем дальше от города и южнее, тем нехоженнее места и больше зверья. Слова дьяка Аверкиева подтвердились.

Холмогорцы пробыли в Мангазее три дня. А потом, запасшись всем необходимым в торговых рядах, отправились вверх по реке. Надо было поторапливаться. Близилась осень, а за ней и начало промыслов.

В августе соболиные выводки распадались. Подросшие и окрепшие соболята покидали материнские гнезда.

Соболюшка все реже стала видеть своих детей. Они вылезали из гнезда рано, до восхода солнца, и убегали в тайгу. Сами себе добывая пищу, соболята не каждый день возвращались во владения матери. Гнездо стало настолько тесным, что они мешали друг другу. Наступила пора самостоятельной жизни.

Вот уже не вернулся в гнездо один соболек. Он нашел себе участок для охоты верстах в шести от материнского логова, присмотрел укромное место для гнезда на зиму и стал готовиться к ней. Соболюшка, обеспокоенная отсутствием детеныша, некоторое время бегала по лесу, искала его, но не нашла и вскоре о нем забыла.

Потом исчез второй. Он ушел ночью в дождь, в холодный предосенний дождь, продолжительный и нудный. Казалось странным, что молодой зверь покинул гнездо именно в такую погоду. Ведь лучше же было сидеть в дупле и ждать, пока дождь пройдет. Но многое в природе необъяснимо. Может быть, молодой соболь ушел дождливой ночью для того, чтобы следы его затерялись и мать не могла его отыскать?

Остальные два покинули знакомую лужайку днем. Стояла ясная солнечная погода, и на припеке было тепло. Соболята рядом с матерью грелись в лучах солнца, вылизывали на себе шерсть, играли, ударяя друг друга лапами, схватывались бороться, катаясь по траве. Мать сначала сидела возле них, а потом ненадолго ушла в лес. Вернулась с полузадушенной молодой белкой, которую поймала в кедровнике. Белка лущила орехи на нижней ветке дерева, уронила шишку и спрыгнула на землю. Обычно белка, уронив лесной орех с дерева, не спускается за ним, а тут же принимается за другой. Но эта белка была молода и, видимо, неопытна, и Соболюшка легко ее схватила.

Мать положила белку на траву. Та уже не дышала, и соболята подошли к ней. Они потрогали белку, перевернули ее с боку на бок и… не стали ее есть.