Милий Езерский: Марий и Сулла. Книга вторая

— Вождь, уже все враги выловлены, и я опасаюсь — больше не найти. А ты подумаешь, что я укрываю их… И я не могу… не хочу…

— Молчи! Благо республики требует помощи от всех граждан, и я приказываю тебе продолжать розыски…

Ойней молча ушел.

— Вот злодей, готовый за деньги предать отца и мать! — воскликнул Цинна. — Но он полезен для блага народа…

Раб возвестил о прибытии обоих Мариев.

— А, это вы! — весело закричал хозяин, бросившись им навстречу. — Какой радости обязан я вашему посещению?

Но, взглянув на старого Мария, смутился.

«Знает, всё знает, — мелькнуло у него, — будет ссориться… Но что сделано — сделано, и только одни боги способны возвратить к жизни преступников:».

— Ты перебил, консул, спящих бардиэев, — заговорил ворчливым голосом старик, — и я пришел с сыном, который возмущен не меньше меня (молодой Марий опустил глаза), спросить тебя, зачем ты пролил столько крови?

Цинна хотел ответить, но Марий остановил его:

— Я знаю, кто подстрекал тебя на убийство. Это он, он! — вскричал старик, указывая на Сертория. — И я требую ответить мне, кто я в республике — раб или… или магистрат?

Цинна дружески похлопал его по спине:

— Успокойся, дорогой мой! Я сейчас изложу тебе причины, толкнувшие нас на этот поступок, и если ты захочешь выслушать сперва Квинта, — кивнул он на Сертория, — ты согласишься…

— Никогда! — грубо перебил Марий. — Я знаю, что скажет он, что скажешь ты… Убийства, насилия, грабежи? Ха-ха-ха!

— Но позволь, Гай Марий…

— Молчи! Кого они убивали? Сулланцев, врагов республики…

— Ошибаешься… Они стали умерщвлять неповинных граждан.

Не желая уступить, Марий упрямо проворчал:

— Не может быть! Всё делалось для блага отечества… И когда я получу седьмое консульство, я освобожу весь римский народ…

Цинна, довольный, что беседа свелась к охлократии, поддакивал старику и сумел так опутать его хитро сплетенными речами, что тот позабыл почти о своих жалобах.

— Царство Сатурна, — улыбаясь, говорил Цинна, — это мечта всего человечества: всеобщее равенство, счастливый труд в городе и деревне, плата человеку по усердию, количеству и качеству выработанных предметов…легионы, состоящие из римлян, союзников и рабов, и…множество новшеств, которые мы обдумаем на досуге…

А сам думал: «Пусть помечтает, это его слабое место… Часто старик и ребенок не отличаются умом друг от друга».

Угрюмые глаза Мария повеселели.

— О, если бы мне дожить до этих дней! — вздохнул он. — Что я пережил, сколько перенес горечи в жизни, борясь с нобилями, и неужели всё это тщетно… для того, чтобы пришел… он… и разрушил?..

Вскочил в бешенстве. Лицо побагровело, вспотело, седая грива и взлохмаченные брови зашевелились, и он забегал по таблинуму, грузный, тяжелый, неповоротливый, натыкаясь на кресла и биселлы.

— Он, он! Всюду он! — шептал Марий. — Победы над Митридатом, осада Афин — ха-ха-ха! А ведь он, злодей, отнял у меня… он…

Задыхаясь, опустился в биселлу.

— Не волнуйся, дорогой мой, — успокаивал его Карбон. — Победы его — ничто в сравнении с теми высокими идеями, какие ты хочешь привить республике. Недаром Посейдоний, умный историограф, не оставляет тебя своими советами. А оптиматов у нас почти уже нет. Мы выкорчуем остатки их, как трухлявые пни, и тогда…

— Да, — вздохнул старик. — Но нельзя же спокойно спать и отдыхать! Нужно готовиться к новой борьбе. Он придет — я его знаю! А я устал от забот и трудов, меня мучает мысль о новых войнах и опасностях… Борьба будет упорная: это не война с Октавием или Мерулой, вождями всякого сброда! — Он помолчал. — Разве он не заставил бежать меня из Отечества? Разве я не скитался, подвергаясь опасностям на суше и на море? И только счастливая случайность помогла мне возвратиться на родину и победить врагов с твоей помощью, Люций Корнелий!

Цинне не понравилось, что Марий приписывает победу себе, а его, Цинну, обходит, выставляя только своим помощником, и он сказал, сдерживаясь от раздражения:

— Оба мы одержали верх над неприятелем, а чья заслуга больше и полезнее — оценит потомство.

Марий хрипло рассмеялся:

— Потомство, потомство! Оно заклеймит нас кличкой разбойников, палачей, тиранов, кровопийц, и я не желал бы пристрастного суда проклятых оптиматов! Я сам себе суд и знаю, за что боролся…

Встал и, ни на кого не глядя, направился к двери.

По Риму ходили тревожные слухи: «Сулла идет!» Неизвестно, кто распространял их, но Цинна, уверенный, что это дела уцелевших от разгрома аристократов, требовал от Ойнея розысков виновных.