Даниил Мордовцев - Царь Петр и правительница Софья

Родимица только головой покачала.

— Ну, Федорушка, а ты слушай: мне все это один человек рассказал, который тогда тоже был за морем. Ну влетел в кабак наш сокол ясный… Голанцы глядь, у них и поджилки затряслись! Одежонка на нем грязная, рваная, как простого плотника, а приметы царские: и длинен-то он не по-людски, и персоною черен, и головою трясет, и бородавка на щеке! Он! Все спознали его! Сором-то какой на всю Русь-матушку: царь, а и одежонку всю пропил, в плотники записался, стыдно было и имя-то свое царское объявить, так его Петрушкой-плотником и величают, да не Алексеевичем (слава Богу, что хоть батюшково имя не срамит, по крайности, нам не стыдно), а Михайловым назвался… Вот, мать моя, как узнали в Сардаме, что это не простой плотник, а царь, так уличные робятки и ну метать в него камнями да грязью, насилу отбили… Что ж и не сором это?

— Знамо, матушка, сором, — отвечала машинально Родимица, которую больше занимала болезнь дочери, чем волнения Софьи.

— Ну бежал из голанской земли не солоно хлебавши, — закончила свой рассказ царевна.

— Куда же бежал, матушка?

— А в аглицкую землю, за другое море: и там набедил.

— Что так?

— Указал своим молодцам мертвечину жрать, мертвых людей есть.

— Что ты, матушка-царевна! Страх какой.

— Что ж мудреного! От пьянства человек взбесился. [12] Так россияне того милого времени понимали занятия царя анатомией. В истории Петра записано, что «в Лейдене, в анатомическом театре знаменитого Боергава, заметив отвращение своих русских спутников к трупам, царь заставил их зубами разрывать мускулы трупа». Хорош прием. — Прим. авт .

— Ну, и как же матушка?

— Знамо, прогнали чадушку и из аглицкой земли.

— Куда ж потом?

— Убег в цесарскую землю, да там и след его простыл.

— Как так?

— А нечистый его ведает: либо в немецкую веру перешел, либо от винища подох, а уж на Москве ему не бывать царем. Да и стрельцы не хотят его.

— Что стрельцы, матушка! — возразила Родимица. — Их песенка спета.

— Как спета! — горячилась Софья.

— Да где они, матушка? На Москве их только след остался, стрельчихи да махоньки стрельчата, а сами стрельцы, слышь, в Азове да в Таган-роге на земляных работах, а достальные у нас, в гетманщине.

— Ты, я вижу, Федорушка, стара стала, плохо видишь, — самодовольно заметила Софья.

— И точно, матушка, стара я стала, — вздохнула Родимица, — оттого и на покой прошусь.

— Сгоди малость, дам покой, — задумчиво сказала царевна, — постели мне постель в последний раз, когда царицей буду да и из-под венца пойду, тогда иди на все четыре стороны.

Родимица недоверчиво покачала головою.

— Ты не веришь? — задорно спросила Софья.

— Изверилась, — был ответ, — а было время и я верила.

— Так знай же, стрельцы идут к Москве.

— Что ж толку?

— Как что толку?

— Их потешные не пустят.

— Не говори, Федора: без своего сокола и потешные, что куры мокрые, стрельцы их голыми руками заберут.

Родимица продолжала качать головою.

— Что качаешь? — не вытерпела Софья.

— Не верю.

— Ах ты Фома неверный!

— Не поверю, матушка, пока не увижу.

— Ин слушай же! — разгорячилась Софья. — Ты говоришь, что стрельцы под Азовом стоят?

— Под Азовом.

— Ан нет! Слушай-ка: сейчас сестра Марфа присылала певчего к моей постельнице, к Вере Васютинской…

— Это Демушку-певчего? — перебила ее Родимица.

— Демушку, а что?

— Ох, матушка, наживем мы беды с этим Демушкой.

— Что так?

— Верка-то…

— Васютинская?

— Она самая… О-ох!

— А что, Федорушка?

— Али не заметила?

— Не заметила ничего… Что такое?

— Да пузо-то у ней на нос лезет.

— Как пузо?

— Да чижала.

— Что ты!

— Верно слово, беременная, почти на сносех. [13] Исторический факт: после этого царь не велел пускать в Новодевичий монастырь певчих. — Прим. авт . *

— Ах, матушки! — удивилась Софья. — От кого же?

— Да все от Демушки… Я давно замечала… А нехорошо, ежеле девка в монастыре обродится: на тебя, матушка, покор будет, твоя постельница.

Софья задумалась.

— Хорошо, я разберу это дело, — сказала она, помолчав, — ишь ты, хохлуша! А какая, кажись, скромница.

— Что делать, матушка! Дело молодое…

— Правда, Федорушка… Так сестра Марфа и велела ноне сказать Верке через Демку: у нас-де наверху позамялось: хотели было бояре, из наших, маленького царевича удушить, чтоб совсем извести нарышкинское семя, только его подменили, а его платье на другого робенка надели, да царица узнала, что это не царевич, и сыскала царевича в другой горнице, так бояре-де царицу по щекам били. А об царе сказывали, неведомо жив, неведомо мертв, а вернее того, что его не стало, так надо-де о царстве промышлять, и для того-де по стрельцов указ послан, чтоб шли меня на державство ставить.